Башня Драконьей Кости
Шрифт:
– Да, только там я восстановил свои силы, хотя бы настолько, чтоб самому, без помощи Авьен, перемещаться. И я больше не мог наблюдать. Я решил, что найдутся те, кто спасут Латакию - хотя бы ты, Моше, я же должен был бороться с тем злом, с которым нас свела судьба. А это было зло - я видел, как обман разъедает сердца людей, в них поселяется гнев, гнев на шираев, на "учителей", друг на друга. Люди стали подозрительными, дети готовы были предать родителей, родители - детей. Повсюду рыскали "истинные стражи Латакии", выискивая предателей "учения" и сочувствующих шираями, не проходило никаких судов, а наказание было только одно - веревка на шею и на ближайшее дерево.
– Это было страшно, Моше, очень страшно, - с горечью в голосе продолжала моя даву, - но мы боролись. Мы не могли это делать открыто, но искали тех,
– Я говорил Авьен, чтоб она не рисковала собой, но она не слушала. Мы действительно искали тех, кто не потерял окончательно разум, то есть делали то же самое, что и "истинные стражи Латакии". Это было нелегко. Север Латакии, и без того не особо многолюдный, был почти пуст после зимы, редкие поселения были отделены друг от друга часами пути, а во многих не осталось людей. Но мы все же смогли найти нескольких соратников, которые поверили нам и пошли за нами. Для открытой борьбы время еще не пришло - "учение" владело всем, мы собирались по лесам, мы говорили друг с другом, мы прятались среди других людей, поклявшись не выдавать друг друга.
– А потом стало жарко, - сказала Авьен, - и "учителя" решили, что одного севера Латакии им мало - они собрали всех своих самых верных соратников, самых озлобленных, самых безжалостных, и отправили их на юг. А потом ушли и сами.
– Остались только "шакалы" - те, кто никогда не верил в "учение", на которых даже мятежные магистры не решились положиться. Их было мало, но только у них было оружие, и запуганные люди боялись им перечить. Прикрываясь "волей учителей", они творили любое зло, на которое только и были способны их мелкие души, и многие сносили эти унижения.
– Многие, но не все, потому что был Хомарп, который тогда начал действовать.
– И была Авьен, которая всегда была со мной. Моше, я вижу в твоих глазах ревность - поверь, она безосновательна. Я благодарен твоей даву за многое, что она для меня сделала, я ее вечный должник, но я бы никогда не позволил себе по отношению к ней нечто большее, чем просто дружеские чувство. И уважение. Она все это время никогда не забывала о тебе. Когда мы прятались в лесах, скрываясь от сбившихся в стаи "шакалов", когда мы громили эти стаи, освобождая людей, когда мы ловили доносчиков, которые спешили донести эти новости на юг - Авьен всегда вспоминала о тебе. Ее все время угнетала мысль, что же тут, в Хонери, с тобой происходит, жив ли ты, здоров, она молилась за тебя тридцати шести богам и просила послать тебе удачу. Да, Авьен, это правду, и не стоит ее скрывать.
– Хомарп стал "вождем", - несколько перевела тему покрасневшая от застенчивости даву, - он был идейным руководителем нашего движения, а я лишь поддерживала его, рассказывая людям правду. Мы старались не делать того, в чем винили "учение" - мы никого не казнили, а погибших в бою хоронили с почестями, хоть многие и считали эти почести недостойными. Мы никогда ничего у людей не отбирали силой, а лишь просили помочь тех, кто может это сделать. Потому за нами шли.
– Но все же я не рисковал назваться шираем, а Авьен - даву. Мы были людьми без прошлого, самыми опытными, но теми, кто дает совет, а не приказывает. И только когда настало время, прозвучал мой титул, а те, кто шли за нами, стали называться тадапами.
– Но до этого еще было лето, - вздохнула Авьен.
– Тяжелое лето. Моше, мы слышали, что творилось тут. На севере было немного легче. Но лишь немного.
– Просто там намного меньше людей, - объяснил Хомарп, - но много лесов, где даже в самую лютую жару били редкие родники. Многие тоже страдали от жажды, от голода, но мы выживали, и ждали, пока придет нас час. А пока переняли тактику "учителей" - мы не давали никак о себе знать, и о нас забыли. Но мы знали о том, что происходит в мире. Знали, что Хонери пал, знали, что "учение" завладело многими умами, знали, что в центр и на восток Латакии пришли враги, и началась Шаули Емаир. Но мы были слишком слабы, нас было слишком мало, и мы все равно никому не могли помочь.
– Только о тебе мы ничего не слышали, Моше! Я очень боялась. Ведь неизвестность страшнее самых страшных новостей. Мы знали, что новая власть преследовала всех, кто был связан со старой, знали о страшных потерях в Пограничье, знали, что по всей Латакии идет охота за инакомыслящими.
– Лишь потом к нам прибыл гонец от совета магов, и рассказал, что ты жив, здоров и готовишь врагам какой-то сюрприз. А еще попросил, чтоб мы наконец выступали - оказывается, Жан-Але, да прибудет он в вечном покое, тайком бывал в наших краях, и знал о происходящем. Я колебался, я думал, что время еще не пришло, но Авьен вынудила меня - она хотела поскорее встретить тебя, и мне стоило огромных трудов сдерживать ее порывы.
– Да, Моше, мне теперь стыдно - я опять думала только о себе, а не о том, что за нами идут изможденные люди, идут воевать против намного более сильных врагов, лишь потому, что поверили в наши слова. Я так много глупостей сделала за последнее время…
– Но другие твои поступки, Авьен, искупают любую вину, которую ты только сможешь себе придумать, - отрезал ширай.
– Только благодаря тебе я остался жив, твоя мягкая речь убеждала людей больше, чем любые мои слова. Ты всегда была среди первых, и пусть в твоих руках не было оружия - твоя жалость к врагам дала нам больше, чем все мои воинские победы. Молчи, Авьен, ты еще успеешь сказать Моше свои слова - дай же мне докончить рассказ. Когда мы уже были на подходе, к нам вновь прибыл гонец от совета, и пообещал, что боя не будет. Он рассказал о том, что скоро пойдет дождь, и мы как раз к этому времени подойти к Хонери, потому что тогда мы победим без боя. И хоть для этого пришлось поспешить, сердца моих людей были переполнены верой, все ждали воды, падающей с небес, наши ноги налились силой, и мы пришли вовремя. Приверженцы "учения" сами сложили оружие, потому что увидели в дожде знак небес, а что было дальше ты, Моше, знаешь и сам.
"Вот такой вот рассказ. Ничего особо интересного, но мне сразу запал в сердце. Не потому, что я узнал о всех геройствах и смелости моей даву. Я в этом и так не сомневался. А потому, что я понял окончательно - мы с первого дня были созданы друг для друга. Потом были и другие слова Авьен, но их уже не слышали ни Хомарп, ни Гоб. Это слова были сказаны только для меня, и я, надеюсь, смог на них достойно ответить.
Маги отошли от страшного заклинания. Почти все. Более того, они, наконец-то, поднатужились, и сотворили чудо - придумали лекарство от мора, перебившего три четверти всего домашнего скота. А то и больше. В чем там было дело, я не интересовался. Даже Ахим этого не знал, только говорил, что это мой "знакомый" постарался, тот самый, что некогда на совете зачитывал доклад о "очаговых источниках тяжелых заболеваний некоторых видов крупного рогатого скота". Этот аршаин оказался настолько дотошным, что не успокоился, пока не вывел полную биологическую картину заболевания, не вычислил вызывающий его источник и не придумал с десяток способов с ним бороться. Его потом за это чуть не прибили. За излишнюю дотошность - из десятка способов семь работали, но пока он все не проверил - о результатах своих исследований широкой общественности ни слова не сказал. Но все же не прибили. Сделай он раньше свой доклад "некоторые возможные методы потенциального лечения инфекционной…" и далее в том же духе, удалось бы больше животных спасти, не сделай он его вообще - все бы погибли.
Сам бы он эпидемию не остановил - тут уж всем пришлось попотеть, но справились. Довольно оперативно. За что аршаинам честь и хвала.
До этого момента не дожил Яул. Нет, он не был казнен - мы не хотели стать такими же, как были "учителя", и мятежный магистр ждал суда, на котором должна была решиться его судьба. Но и в темнице он не смог оставить свои попытки захватить власть, и попытался поднять восстание среди бывших "истинных стражей Латакии", которые ждали вместе с ним свою судьбу. Я не знаю, что он говорил - наверняка опять западающие в душу, теплые, лживые слова своим тихим, завораживающим голосом. Но то ли после удара по голове что-то в нем изменилось, то ли люди наконец-то смогли услышать ложь в его голосе, восстание провалилось. Более того, когда Яул посмел собственноручно свернуть шею другому пленному, посмевшему ему возразить, все заключенные набросились на него скопом, и хоть многие их них погибли, мятежный магистр тоже покинул этот мир. Это был самосуд обманутых, но прозревших людей, которые искренне (даже Ахим это подтвердил) хотели искупить свою вину.