Башня над пропастью
Шрифт:
— Расскажи мне о нем.
— Первый раз он женился на аркимке, но брак не был счастливым — аркимы воздвигают все мыслимые препятствия на пути инородцев.
— Так же было и у нас с Раэлем, хотя мы не зашли так далеко, — вставила Карана.
— Галлиад страдал, — сказал Шанд, — но никогда не ожесточался. У него был острый язык, но он был великодушен в словах и делах. Похож на тебя.
При этом сравнении Карана улыбнулась.
— А ты была радостью его жизни — даже большей, чем твоя мать. — Карана замкнулась при упоминании о матери. — Вуула очень рано вышла
Шанд продолжал:
— Все аркимы-полукровки страдают, видимо, из-за того, что они ни то и ни другое, и нигде не чувствуют себя по-настоящему дома. Это вина аркимов: тех, в ком течет их кровь лишь наполовину, не очень принимают, и им не совсем доверяют.
— Я этого никогда не чувствовала, когда была в Шазмаке, — возразила Карана.
— Но ты же главным образом принадлежишь к человеческой расе. Я уверен, что ты никогда не хотела стать аркимом.
— Да, никогда. Но они относились ко мне с большой добротой — как к гостье и родственнице.
— Как бы то ни было, Галлиад стал путешественником и знатоком аркимского искусства.
— Этого я не знала.
— О, он всегда искал ключ к какой-то великой тайне.
— Какой тайне?
— Не знаю: он был скрытен на этот счет. Возможно, он думал, что, если сможет предложить ее разгадку аркимам, его примут как одного из своих.
— Эммант тоже так думал, — тихо произнесла Карана. — Но они его не приняли.
Шанд замолчал, размышляя над словами Галлиада о том, что Карана совсем особенная, и гадая, что они значат.
— Я так скучаю по Готриму, — сказала она. — Это смешно, ведь когда я думаю о Готриме, вижу отца, хотя имение принадлежало семье матери. Он там всегда что-то делал: перестраивал камины или возился с водопроводными трубами, прокладывая их по всему дому.
— Аркимы — величайшие инженеры трех миров, — заметил Шанд.
— Ты бы только посмотрел на плиту у нас на кухне, — с воодушевлением произнесла Карана. — Она огромная, и на ней греется вода для всего дома. Я такую нигде не видела.
— О чем еще ты мечтаешь?
— Я часто мечтаю о Лиане — о том, как привезу его к себе домой. Но это меня пугает: я боюсь его потерять. Боюсь, что ему наскучит мой маленький сельский мирок. И… — Она замолчала и отвела взгляд.
— Да? — спросил он после паузы. — Что тебя беспокоит?
— Я опасаюсь об этом говорить, — тихо сказала она. — Я невероятно самонадеянна — ведь мы с Лианом не обсуждали ничего подобного. Но я хочу ребенка и наследника Готрима. Разве мои желания чрезмерны?
— Отчего же… на этом держится мир. Но у тебя еще много времени, чтобы завести семью и детей.
— Не знаю.
— Почему?
Карана никогда прежде не решалась делиться с кем бы то ни было своими мыслями о таких вещах. И она не была уверена, стоит ли говорить об этом с Шандом.
— Женщины моей семьи не очень… плодовиты. И их период плодовитости совсем не долог. У моей матери он длился всего десять лет. Мне двадцать четыре, и я
— О! — сказал Шанд, и они оба замолчали.
— Я хорошо знал твою мать, — наконец начал Шанд.
— Я не хочу о ней говорить, — резко ответила Карана. У нее были сложные чувства к матери. — Должно быть, она меня ненавидела. Почему же еще она покончила с собой, оставив меня совсем одну?
— Отчаяние заставляет нас совершать странные поступки, — сказал Шанд. — Мне тоже довелось испытать, что такое отчаяние.
Карана не стала больше слушать. Опасаясь, что он продолжит рассказ о ее матери, девушка поднялась и ушла в темноту звездной ночи.
После Джелбона они продолжали идти на северо-восток по каменистой равнине, покрытой кочками с жесткой травой. Один раз вечером налетел холодный ветер с юга, который принес снег, покрывший землю белым слоем толщиной с палец. Это был последний вызов зимы. В дальнейшем дул только теплый западный ветер, обещавший дождь, но редко выполнявший обещание. Теперь у Шанда с Караной возникла проблема с водой: ее осталось на донышке лишь одного меха.
Раза два Карана просыпалась ночью оттого, что ей снился дурной сон, и тогда в сумрачном свете она открывала глаза и видела Шанда, тревожно наблюдавшего за ней.
— Что тебе снилось?
— Ничего, правда. Просто у меня ужасное предчувствие, будто все, что я люблю, разлетится на куски.
— В этом-то и беда, когда кого-то любишь, — сказал Шанд. — Засыпай снова — утром нам рано вставать.
«Это предчувствие не покидает меня с тех пор, как мы сошли с судна Тессы на берег, — подумала она. — Там что-то меняется».
Они взобрались на небольшую возвышенность, и вдруг перед ними оказалась пустота — там не было совсем ничего! Земля уходила вниз — утес за утесом, терраса за террасой, склон за склоном.
— О! — воскликнула Карана, пораженная открывшимся зрелищем.
Они стояли на краю высокого утеса. Внизу был крутой склон, перерезанный глубокими ущельями и переходящий в холодную белую равнину, которая простиралась во всех направлениях, теряясь в тумане. Огромная пустота; пропасть, глубокая, как океан, — однако там не было воды.
— Перионское Море, — сказал Шанд. — Сухое Море. — Карана не отвечала и только не отрывала взгляд от этой огромной пустыни.
Усевшись на пригорке у края обрыва, Шанд украдкой наблюдал за ней. Девушка смотрела на море, и впервые за весь месяц ее лицо оживилось. Она прошлась по краю обрыва, вернулась обратно, потом остановилась в смущении и оглянулась назад — туда, откуда они пришли.
Шанд терпеливо ждал, хотя чувствовал какое-то волнение. Казалось, что, пройдя весь этот путь без всякого направления, теперь он надеялся, что его поведет она. Его? Если бы только она знала. Впрочем, возможно, когда-нибудь узнает. Что же в ней такое? Почему она ключ ко всему? С каждым днем в Шанде росла уверенность, что это так. И что он тут делает — он, который поклялся, что никогда не будет вмешиваться в дела Сантенара?