Башня Рассвета
Шрифт:
Аэлина и Рован оставались на этом шезлонге под солнечным светом.
Он увидел, как принц Фэ нежно, благоговейно, взял руку Аэлины и перевернул ее. Подставляя ее запястье солнцу. Обнажая слабые следы от кандалов.
Он увидел, как Рован погладил эти шрамы большим пальцем. Увидел огонь в глазах Аэлины.
Снова и снова Рован поглаживал эти шрамы пальцем. И маска Аэлины соскользнула с нее.
В этом лице был огонь. И ярость. И коварство.
Но и печаль. Страх. Отчаяние. Вина.
Стыд.
Гордость,
«Я люблю тебя».
«Прости».
Она пыталась объяснить. Сказала это так прозрачно, как только могла. Дала ему правду, чтоб он смог собрать все вместе, когда она ушла, и понять. Она имела в виду эти слова.
«Прости».
Простить за ложь. За то, что она сделала с ним, с его жизнью. За клятву, что она выбрала его, будет выбирать его, несмотря ни на что.
«Всегда».
Он хотел ненавидеть ее за эту ложь. За это ложное обещание, которое она выбросила в туманных лесах Вендалина.
И все же.
Здесь, с этим принцем, без маски… Это было дно ее ямы.
Она пришла к Ровану со сломанной душой. Она пришла к нему такой, какая она есть, какой она никогда не была с кем-то. И она вернулась целая.
Тем не менее, она ждала — ждала, чтобы быть с ним.
Шаол желал Ирэн, взял ее в своей постели, не особо думая о Несрин, но Аэлина все-таки…
Она и Рован смотрели на него сейчас. Оба, как будто он животное в лесу. Но их глаза полны понимания. Знания.
Она влюбилась в кого-то другого, хотела кого-то другого — так же сильно, как он хотел Ирэн.
И все же это была Аэлина, безбожная и непочтительная, но она уважала его. Больше, чем он уважал Несрин.
Аэлина кивнула подбородком, как бы говоря «да».
И Рован… Принц позволил ей вернуться в Адарлан. Чтобы помочь своему королевству, но также для того, чтобы она сама решила чего хотела. Кого она хотела. И если бы Аэлина выбрала Шаола вместо него… В глубине души, он знал, что Рован бы отступил. Если бы это сделало Аэлину счастливой, Рован ушел бы, даже не сказав ей, что он чувствует.
Стыд давил на него, тошнотворный и масляный.
Он называл ее монстром. За ее силу, ее действия, и все же…
Он не винил ее.
Он понял.
Возможно, она и обещала что-то, но… она изменилась. Ее путь изменился.
Он понял.
Он обещал Несрин — или это подразумевалось. И когда он изменился, когда его путь изменился; когда появилась Ирэн…
Он понял.
Аэлина мягко улыбнулась ему, когда она и Рован обратились в солнечный луч и исчезли.
Оставляя красный мраморный пол, кровь, сливающуюся с ним.
Голова грубо бьется о гладкую плитку.
Принц кричит в агонии, ярости и отчаянии.
«Я
«Иди».
Если говорить о переломном моменте, то это был он.
Когда он развернулся и побежал. И оставил своего друга, своего брата, в этой комнате.
Когда он побежал от этой битвы, от этой смерти.
Дорин простил его. Не держал на него зла.
Но это не отменяло того, что он убежал. Оставил его.
Все, что он планировал, пытался сберечь, все это разрушилось.
Дорин стоял перед ним, руки в карманах, слабая улыбка была на его лице.
Он не был достоин служить такому человеку. Такому королю.
Тьма отодвинулась дальше. Открывая взору эту кровавую комнату совета. Принца и короля, которым он служил. Показывая то, что они сделали. С его людьми.
В этой камере под замком.
Как Дорин улыбался. Улыбался, когда Ресс закричал, а Брулло плюнул ему в лицо.
Все это — его вина. Каждая секунда боли, эти смерти…
Оно показало ему руки Дорина, когда они орудовали этими инструментами под замком. Как брызнула кровь и раскололась кость. Недрогнувшие, чистые руки. И эта улыбка.
Он знал. Он знал, догадался. Ничто это не исправит. Для его людей, для Дорина, оставшегося жить с этим.
Для Дорина, которого он бросил в этом замке.
Темнота показывала ему этот момент снова и снова.
Как Дорин не отступил. Как он раскрыл свою силу, что было равно смертному приговору, и дал ему время бежать.
Он так боялся — так боялся магии, потери, всего. И этот страх… все равно толкнул его на это. Заставил его пойти по этому пути. Он так сильно сопротивлялся, сражался против этого, и это стоило ему всего. Слишком поздно. Было слишком поздно, чтобы видеть ясно.
И когда случилось худшее; когда он увидел этот ошейник; когда он увидел своих людей, висящих на воротах, их сломанные тела, в которых копошатся вороны…
Это сломало его до основания. До этой пустой ямы под горой, которой он был.
Он развалился на части. Позволил себе упустить это из виду.
Но он нашел проблеск мирной жизни в Рафтхоле, даже после травмы, но все же…
Это было все равно, что наклеить пластырь на ножевую рану на животе.
Он не исцелился. Беспокойный и яростный, он не хотел исцеляться.
На самом деле, нет. Его тело — да, но даже это…
Часть его шептала, что он заслужил это.
И душевная рана… Он был счастлив позволить ей гноиться.
Неудачник и лжец, клятвопреступник.
Тьма роилась, и ветер шевелил ее.
Он мог остаться здесь навсегда. В бессмертной темноте.
Да, прошептала темнота.
Он мог остаться, злиться, ненавидеть и крутиться в неизвестности, в тени.
А Дорин оставался перед ним, все еще слабо улыбаясь. В ожидании.