Башня. Новый Ковчег 3

Скляренко Ольга

— Я во всём сомневаюсь, — буркнул Мельников.

— У вас доказательства какие-то есть? — продолжил Богданов ещё более ехидным тоном.

— Есть, нет — какая разница, — снова взвился Мельников. — Даже если подпись настоящая, даже если Савельев рехнулся и решил всё пустить коту под хвост. Почему мы сейчас-то должны следовать этому бюджету? Когда Савельев погиб?

— Но другого бюджета нет, — попытался возразить Ставицкий, но был прерван Мельниковым.

— Значит, надо сделать! — отрезал он. — Я не понимаю, почему мы должны подчиняться человеку, который уже мёртв? Мы тут вообще, зачем сидим?

Ох уж эти молодые, снова мысленно вздохнул Величко и наконец-то заговорил.

— Вы действительно не понимаете, Олег Станиславович, — чуть

снисходительно заявил он, с удовлетворением замечая, что при звуке его голоса все как бы подобрались, стали прислушиваться. Всё-таки авторитет и опыт — великая вещь.

— Что я не понимаю? Что из-за какой-то бумажки непонятного происхождения…

— Всё не так просто, — Величко не дослушал, обернулся к главе юридического сектора, красивой, ухоженной блондинке, отметив про себя, что вот и эта женщина появилась в их Совете совсем недавно, ещё один человек Савельева, хотя, надо признаться, тут Павел Григорьевич сделал правильный выбор. — Анжелика Юрьевна, будьте добры, поясните, если кто тут ещё не в курсе. Я всех попрошу послушать.

Величко подумал, что не удержался, всё-таки взял на себя роль учителя.

— Дело в том, — с готовностью заговорила Анжелика Юрьевна, заправляя за ухо белокурую, выбившуюся из прически прядку. — Что формально Павел Григорьевич жив, и значит он всё ещё юридически считается Главой Совета.

— То есть, как это жив? — хохотнул Богданов. — Смеётесь, что ли, Анжелика Юрьевна? Его же убили.

— Официально он считается пропавшим без вести, потому что тело не найдено, — терпеливо пояснила Анжелика Юрьевна. — По закону только через месяц, если не будет иной информации, мы сможем признать его погибшим и вот тогда уже назначить нового Главу Совета. А до этого мы обязаны ещё месяц подчиняться всем тем распоряжениям, которые оставил Савельев.

— Месяц! — простонал Руфимов так громко, что все присутствующие обернулись к нему. — Целый месяц! Это невозможно!

— Что невозможно? — поинтересовался Величко, но Руфимов прикусил губу, отвёл взгляд и, кажется, ушёл в свои мысли.

— Нет, ну это чёрт знает, что такое! — снова вылез Богданов. — У нас что, какие-то глупые формальности важнее, чем…

— Дмитрий Владимирович, как вы можете такое говорить? — Анжелика Юрьевна вскинула на Богданова большие синие глаза и покачала головой. — Вы же глава административного сектора, должны понимать, что без этих формальностей не будет порядка.

— Да вы с ума сошли? — Мельников даже приподнялся со своего стула. — У вас там бумажки какие-то, у вас, Сергей Анатольевич, — он кивнул в сторону Ставицкого. — цифры и графики, у вас, Константин Георгиевич, — он упрямо посмотрел на Величко. — оборудование и машины. А у меня люди! Живые люди, которые нуждаются в помощи. Вы что, им предлагаете месяц обождать? Не болеть? Так, да?

Он медленно обвёл глазами каждого присутствующего.

— Мне всё это тоже не нравится, — ответил Величко, кажется, единственный выдержавший прямой взгляд Мельникова. — Но, к сожалению, Анжелика Юрьевна права. Существует определённый порядок, и если мы первые начнём его нарушать, как нам захочется, то всё очень быстро скатится в хаос. Вы этого хотите?

Судя по лицу Мельникова, плевать ему было на хаос, он думал сейчас только о своих больницах, которым совершенно безбожно урезали финансирование этим новым бюджетом. Думал об умирающих людях. И готов был спасать их любой ценой.

Вот в этом-то и есть наша беда, подумал Величко, не спеша оглядывая притихших членов Совета. Именно в этом — у нас тут полно специалистов во всех областях и ни одного управленца. Способного посмотреть на проблему масштабно, а не с высоты исключительно своей колокольни. Вот ведь неглупый же мужик Мельников. Совсем неглупый. А дальше своего сектора не видит и видеть не хочет. Подайте ему финансирование, а там — хоть трава не расти.

Он вспомнил, как совсем недавно, когда Савельев ещё не занял место Главы Совета, и шла невидимая борьба между ним и Борисом Литвиновым, и в этой борьбе каждый набирал

сторонников, ведя предварительные беседы с тем или иным членом Совета, к нему пришёл Ледовской. И они долго с ним спорили, с генералом. Как раз про это спорили. Алексей Игнатьевич обстоятельно доказывал ему, Величко, что во время кризиса всей полнотой власти должен обладать один человек. Это обеспечивает быстроту принятия решений и их эффективность. Они тогда долго дискутировали на эту тему, засидевшись в его кабинете почти до самой ночи. Ледовской был умным мужиком и спорить умел отменно: приводил аргументы, подтверждающие его точку зрения, обращался к историческим примерам — Ледовской историю знал очень неплохо, для военного и вовсе великолепно. И тогда, в ходе спора Величко и сказал Алексею Игнатьевичу, что, может, диктатура оно и неплохо в определённых обстоятельствах, но беда всех диктаторов в том, что неизбежно мельчает их окружение. Потому что сильные и умные — это конкуренция, ими управлять сложно. Проще набрать людей из своих, пусть не самых лучших, зато самых удобных. И вот сейчас ему приходилось воочию наблюдать подтверждение своей правоты. Вместо властного и умного Литвинова — полный придурок Богданов, вместо самого железного генерала — его мелкая сошка Рябинин, вместо финансового гения Кашина — Ставицкий…

Словно подслушав, что Величко думает именно о нём, Ставицкий заговорил, по своему обыкновению смущаясь и нервно теребя папку с документами, лежащую перед ним.

— Но ведь Павел Григорьевич не просто так подписал этот бюджет. Наверняка у него на это были свои резоны. По сути, ничего невыполнимого там нет. Ну, подрезали немного сектор здравоохранения, да и прочие тоже…

— Это вы называете немного? — холодно осведомился Мельников.

— Но…

Ставицкий окончательно смутился. А Величко теперь не отрываясь смотрел на него. А ведь когда Савельев протащил сюда своего двоюродного братца вместо внезапно скончавшегося Кашина, Величко посчитал, что это решение как раз из той самой оперы — теперь в Совет будут набирать не профессионалов со способностями к управлению, а хватать кого ни попадя по принципу «свой-чужой». Ничем другим кроме родства повышение Ставицкого Константин Георгиевич объяснить не мог. Но после того, что он узнал вчера, Величко стал сомневаться. И теперь внимательно смотрел на смущённого и мямлящего Сергея Ставицкого, отмечая каждую мелочь. И временами ему казалось, что не так всё просто с этим заикающимся от волнения кузеном Павла Григорьевича. А временами, напротив, никак не мог поверить в то, что Ставицкий на самом деле ведёт свою игру, а значит, является холодным, расчётливым, хитрым… Да и доказательств никаких нет. И мальчик тот мог перепутать, да и вдова тоже — мало ли что взбредёт в голову женщине, чтобы обелить своего мужа, того самого повесившегося инженера Барташова.

***

— Константин Георгиевич, я ничего не мог поделать, правда…

Лицо Славы Дорохова выражало непривычное замешательство — такое Величко видел впервые. Его личный помощник был смышлёным и расторопным, не страдал излишней сентиментальностью, дела вёл умело и жёстко, и потому видеть растерянность в его глазах было немного непривычно.

— Ну не драться же я с ней должен был? — Слава развёл руками. — Не представляю, как вообще ей удалось проникнуть наверх, пройти охрану, военных…

— Сейчас разберёмся, Слава. Не мельтеши.

Величко, отодвинув растерянного помощника в сторону, прошествовал в свой кабинет, и, едва переступив порог, понял, что же привело Славу в замешательство.

Женщина, сидевшая на стуле спиной к входу, при звуке отворяемой двери тут же вскочила, повернула злое, красивое, хоть и усталое лицо. Дёрнула за руку мальчика, лет шести, заставляя его тоже подняться. Константин Георгиевич знал такой типаж женщин — знал и никогда не любил — такие идут напролом, пользуясь красотой и самоуверенностью как тараном, поставленных целей добиваются с наскока, нахрапом, компенсируя природную глупость природными же внешними данными.