Башня. Новый Ковчег 3
Шрифт:
— Рассказывай, всё, что знаешь, — потребовал Величко.
Кир покосился на отца и снова, уже в третий раз, принялся рассказывать про ту ночь, про то, как узнал от Лёхи о покушении, как стал свидетелем убийств. Имени Сашки он не называл. Как не упоминал и про Литвинова.
Величко слушал внимательно, полуприкрыв глаза, но Кир не обольщался. Эта лень и отсутствие явного интереса были игрой — он видел, как из-под век за ним настороженно следят умные, властные глаза.
— Ну, что ж, — медленно проговорил Величко, когда Кир оборвал своё бестолковое повествование. — Наврал ты тут, конечно, изрядно. Ты меня за идиота-то не держи, вдвоём с приятелем они Савельева со станции
Кир насупился и промолчал. Услышал, как рядом протяжно вздохнул отец, но лишь крепче сжал зубы.
— Вот что, парень, — Величко расслабил рукой галстук, словно тот мешал ему дышать. — Я сюда пришёл не для того, чтобы враньё твоё слушать и в бирюльки играть. Конечно, я не военным сектором управляю, но и у меня найдутся люди, умеющие убеждать таких упрямых остолопов. И ты меня, парень, на крайние меры идти не вынуждай. Всё равно же расскажешь. Рано или поздно. Лучше рано. Потому что времени у нас мало. И уговаривать я тебя не буду.
Кир взглянул на отца. Тот был неестественно бледен и смотрел на Кира с явной мольбой. Кир вспомнил, как его уже убеждали говорить правду люди Ледовского. Значит, сейчас снова придётся.
— Кирилл, я тебя прошу. Ради мамы, — тихо проговорил отец.
— Ну так что, Кирилл Шорохов? — Величко начал подниматься в кресле, но тут у него из кармана раздался мелодичный звук. Он опустился обратно, достал планшет, посмотрел на сообщение, дёрнул головой, словно не поверив своим глазам. — Ему-то что надо? Что за срочность? И что это за номер? — пробормотал он себе под нос, перевёл взгляд на Афанасьева. — Михалыч, где у тебя телефон? А… вижу.
Он покосился на Кира, потом снял трубку и набрал номер, поглядывая в планшет и проговаривая шёпотом цифры.
— Да, Олег? Что у тебя там? У меня тут… Что-о-о-о?
Величко чуть не выронил трубку, выпучил глаза. Но очень быстро справился с собой.
— Да, конечно, Олег. Сейчас буду. Да, прямо сейчас. Какой уровень? Понял. Жди.
Отключился и несколько секунд смотрел перед собой невидящим взглядом, словно пытаясь осмыслить что-то такое, что никак не желало укладываться в голове. Потом резко поднялся и пошёл к выходу.
— Константин Георгиевич, — окликнул его Афанасьев, явно обескураженный не меньше, чем сам Величко. — Нам-то что?
Величко обернулся.
— Вам, Михалыч, надо срочно выдвигаться к Руфимову, вниз. Если у тебя всё готово, то давай. Бери людей. Дел там полно. Поступаешь в полное распоряжение Марата Каримовича.
— А с… ним? — Афанасьев указал на Кира.
Величко вдруг усмехнулся. Уставился в упор, и в его глазах Кир с удивлением уловил что-то похожее на смех.
— Значит, не скажешь, где Савельев? Занятный ты парень, Кирилл Шорохов. Ладно, живи пока. Хотя выпороть тебя, конечно, не мешало бы. Но, я думаю, отец и так тебе всыплет по первое число. И да, — его глаза снова стали колючими, непроницаемыми. — Я надеюсь, излишне говорить, что всё, что вы тут услышали, должно оставаться в тайне. Слава, — Величко взялся за дверь и открыл её. — Слава, пошли, мы идём на пятьдесят четвёртый уровень. Организуй лифт.
Кир похолодел. На пятьдесят четвёртом уровне располагалась больница Анны Константиновны. В которой работал Кир, и в которой в тайнике прятались Савельев и Литвинов.
Глава 21. Анна
— Давай-ка кровать сдвинем, да тут ещё протрём. Тяжёлая, сил нет, мне одной никак. Берись, Даш, с другого конца. Ага, вот так…
Та, которую
Аня стояла в дверях и смотрела, как две женщины (высокая сказала: «Мы из клининговой службы», когда папа открыл им дверь) ловко орудовали в комнате, что-то двигали, переставляли, протирали. Все верхние лампы были зажжены, и комната, мамина спальня, внезапно выдранная из бесконечной, привычной полутьмы, встала перед глазами — оголённая и неживая.
Она и была неживой, и яркий свет ламп, белый, в мертвенную голубизну, обрушившись откуда-то сверху, внезапно и неотвратимо, только подчёркивал это. Ещё вчера здесь жила болезнь, с удушливым запахом лекарств и слабым глотком надежды, а сегодня всё — ни болезни, ни надежды, ни мамы. И только резкая вонь чистящих средств.
В бок ткнулось что-то тёплое. Лиза. Мягким и ласковым котёнком подлезла под руку, боднулась гладким лбом, тихонько засопела. Аня инстинктивно прижала к себе сестру, крепко, как будто боялась, что Лиза сейчас вырвется и побежит, в чужую комнату, где влажно поблёскивали полы, а в углу неряшливой кучей было собрано постельное бельё, одеяло, подушка, хранившая отпечаток маминой головы.
— Жалко девчонок, маленькие ещё. Младшая-то совсем дитё. Но хоть и то счастье, что горе не понимает, — высокая говорила так, словно их с Лизой не было в комнате, обращаясь к своей молчаливой напарнице. Та в угрюмой сосредоточенности протирала полки, возила тряпкой взад и вперёд по гладкому голому пластику. — А сам-то как застыл. Сидит в комнате — чистый истукан, я заглядывала, головы не повернул.
«Сам-то» — это про отца. Аня знала.
Папа, как открыл им дверь, этим двум женщинам, так сразу и ушёл потом в гостиную. Сел и сгорбился, руки уронил на худые колени, уставился в одну точку. Плакал. Аня знала, он теперь почти всё время плакал.
— Младшая-то на отца похожа. Такая же рыженькая, только кучерявая, — продолжала высокая, окуная швабру в ведро с водой. — А старшая — вылитая мать. Глянь, Даш, как глазищами зыркает. У матери-покойницы такие же были, не глаза, а колодцы чернущие, бездонные…
— Ну хватит уже языком трепать, — молчаливая Даша бесцеремонно прервала свою напарницу, и та тут же закрыла рот. — Похожа и похожа, чего теперь. Вот и будет младшей заместо матери…
***
Дверь за спиной глухо захлопнулась, и Анна, не оборачиваясь, быстро зашагала прочь, к Северному выходу. На КПП, перегораживающему путь к площадке лифта, машинально сунула пропуск сонному мальчишке-охраннику, прошла через арку и почти сразу же села в подъехавший лифт. Пристроилась в углу, наблюдая, как грузчики загружают какие-то коробки. В этот ранний час людей, которым требовалось спуститься вниз, было немного — Анна, да ещё какая-то женщина, поэтому по утрам лифт и использовали главным образом для того, для чего он и был предназначен — для перевозки грузов.