Башня. Новый Ковчег 5
Шрифт:
— Раздел семь. Неудовлетворённые желания. Неудовлетворённые желания — это катастрофа. Они порабощают человека, лишают его разума, заставляют думать только о том, как получить вожделенное.
— Там так и написано «вожделенное»? — хохоча, уточнила Маруся.
— Так и написано, — невозмутимо подтвердила Зинка и продолжила. — И поэтому желание надо удовлетворить. А удовлетворённое желание — это уже пройденный этап. Можно через него перешагнуть, поставить галочку и двигаться дальше. К тому же, очень часто бывает, что исполненная мечта оказывается вовсе на такой волшебной и прекрасной, как казалась…
Книжку ту Маруся, конечно, читать не стала, забросила куда-то и забыла, а вот раздел семь про неудовлетворённые
В удовлетворённые желания — Маруся невесело хмыкнула.
Ну да, ей действительно казалось, что если переспит с Литвиновым, то наваждение закончится. В конце концов, он — всего лишь обычный мужик, пусть и чертовски обаятельный. Ну чем, в самом деле, он сможет её удивить? У других особо не получалось. Приятно — да, но чудесных чудес в постели Маруся не припоминала.
Потому она и решилась на этот идиотский шаг — самой прийти к Борису.
Нет, это она сейчас понимала, что шаг был идиотский, но тогда, два дня назад, он ей казался очень даже логичным и правильным. Они переспят и потеряют интерес друг к другу. Это как корью переболеть. Переболел — и живи дальше. Но всё вышло только хуже. И Маруся окончательно запуталась.
С этим чёртовым Литвиновым всё оказалось по-другому, не так, как у Маруси было раньше, и весь её скудный опыт тут же поблёк и выцвел. Конечно, она пыталась объяснить себе это тем, что Литвинов — просто опытный мужик, у него баб было десятки, если не сотни, и это было правдой, но лишь отчасти. Дело же не только в особенных умениях Бориса. Дело в ней, в Марусе, и когда он крепко обхватил её за талию и резко привлёк к себе, у неё перехватило дыхание и потемнело в глазах. А ведь они ещё даже не начали, а уж потом… Маруся и сейчас, спустя два дня, всё ещё ощущала прикосновение его рук и губ на своём теле, вспоминала его склонившееся над ней лицо, потемневшие зелёные глаза и понимала, что это — конец. Теперь от неё уже ничего не зависело, и, отдавшись ему, она окончательно перестала контролировать ситуацию. Просто пропала. Она, Маруся, пропала.
А ведь всё должно было быть не так.
Когда она шла к нему, уверенно стуча каблучками по полу уже пустого в этот час общежития, её воображение рисовало вполне определённую картину: после того, как всё случится — встать, одеться и уйти. Ну и пустить какую-нибудь шпильку напоследок — Маруся умела пускать шпильки. И сделать ручкой: ариведерчи, Борис Андреевич, всё было классно.
Какое там ариведерчи? Какие шпильки? Сначала она просто задохнулась от счастья, а потом, когда всё закончилось, её вдруг накрыло паникой, придавило, потому что теперь она точно знала, что никуда от него не уйдёт, как знала и то, что уходить надо.
Он что-то шептал ей и проводил по лицу горячими нежными пальцами, бережно убрал короткую прядку за ухо, коснулся губами кончика носа, а она, как последняя дура, лежала, крепко зажмурившись, и притворялась спящей. И отчаянно желала невозможного: чтобы он куда-нибудь ушёл, и чтобы никуда не уходил.
А когда он всё-таки встал и отправился в душ, вскочила и принялась лихорадочно одеваться, путаясь и не попадая ногой в штанину брюк. Она металась, как угодивший в ловушку зверёк, слепо тыкалась, пытаясь найти выход, а когда наконец-то нашла, услышала его недоумённый голос:
— Ты куда?
И всё.
Ловушка захлопнулась.
Дальнейшее Маруся помнила смутно. Она испугалась, и, как это часто с ней бывало, её понесло. Обидные и колкие слова вылетали как горох. Ей хотелось задеть его побольней, разозлить, она припомнила ему всё — и его тёмные делишки, и карантин, и наркотики, ввернула зачем-то напоследок про кровать эту
С тех пор она будто бы разделилась на две части — на двух Марусь, которые хотели совершенно разного. Одна осталась там, с ним, и сходила с ума от счастья, постоянно вызывая в памяти тот вечер. Эта Маруся рассказывала, как бы всё могло быть, если бы она не сбежала в ту ночь, рассказывала обстоятельно, в красках, заставляя представлять всё в деталях: вот они лежат и перебрасываются дурацкими подколками, смеясь, пытаются поудобнее устроиться на тесной кушетке, потом возятся с кроватями, сдвигая их вместе. А дальше — дальше всё обязательно бы повторилось. И было бы наверняка даже лучше того, что получилось в первый раз. А на следующий день они бы нарочно искали друг с другом встреч, чтобы просто столкнуться глазами, делали бы вид, что между ними ничего нет. И Борис бы исполнил своё обещание — раздобыл огромную двуспальную кровать, которую они опробовали бы на следующий вечер. И от этих ярких картин несбывшегося, которые Маруся с каким-то упрямым мазохизмом гоняла в голове, ей становилось одновременно сладко и больно.
И тогда подключалась вторая Маруся.
«Думаешь, что всё было бы так? А вот и нет! Всё было бы совсем по-другому, и ты сама прекрасно это знаешь», — аргументы были беспощадны, логичны и неопровержимы. Эта другая Маруся, умная и рассудительная, в два счёта доказывала, что всё она сделала правильно, что так и надо было — прекратить сразу, окончательно и бесповоротно, потому что она, Маруся, взрослая, здравомыслящая женщина, инженер, правая рука начальника станции, способная управлять собой и своими эмоциями. А Борис, может, на первых порах и вёл бы себя, как она себе навоображала, но потом, и очень скоро, переключился бы на другую бабу. Потому что под обаятельной внешностью скрывался расчётливый и холодный подлец, шедший к власти по чужим жизням. Такие как он воспринимают всё как вызов, как непрерывную цепь своих достижений на пути к собственному благополучию. Литвинов — игрок, а она, Маруся — очередной приз в очередной игре, причём, так себе приз, который, можно сказать, сам приплыл в руки. Разве Борис остановится? Да никогда. Надоест — выкинет её, как использованную тряпку. И уж лучше вот так — обрубить и всё.
Эти две Маруси постоянно спорили в её голове, доводя до исступления, и заставить их заткнуться могла только работа.
— Мария Григорьевна? Куда это вы направляетесь?
Резкий окрик вывел её из задумчивости. Маруся подняла глаза и увидела Савельева.
— Я? — она растерялась от неожиданности, смутилась. — Я… к себе… — ляпнула она первое, что пришло в голову.
— Да? — хмыкнул Савельев. — К себе, значит. Общежитие, если вы забыли, в другой стороне. Я так понимаю, что мои распоряжения для вас, Мария Григорьевна, пустой звук? Плевать вы на них хотели, так?
Маруся прикусила губу, упрямо уставившись на Павла.
— Понятно, — Павел недобро сверкнул глазами. — Пойдёмте со мной.
И направился в свой кабинет, точнее, в бывший кабинет Руфимова, который временно занял, пока Марат Каримович отлёживался после операции. Маруся, кляня себя и так не вовремя попавшегося ей Савельева, последовала за ним.
Войдя в кабинет, Павел указал ей на диван, но она из какого-то упрямства не села. Осталась стоять, с вызовом глядя на него. Он хмыкнул, подошёл к столу, какое-то время постоял к ней спиной, как будто собирался с мыслями, потом медленно развернулся, тяжело упёрся ладонями в столешницу.