Башня. Новый Ковчег
Шрифт:
— Хорошо.
«Надо было сказать — есть, кажется, в таких случаях говорят: «есть», — почему-то подумалось Киру, но рация уже замолчала, и зелёный огонёк на её корпусе погас. Кирилл Шорохов осторожно положил рацию рядом с собой на пол, ещё до конца не осознавая, что он только что сделал. Повернулся к Нике, увидел её округлившиеся от ужаса глаза, искажённый гримасой рот.
— Я ни хера вообще не понимаю. Ника… Ты… Зачем это всё…
***
Дело было сделано.
Кравец нажал «отбой» и отложил рацию в сторону. Как удачно, что девчонка решила
Охрана сработала чётко. И мальчик Поляков проинструктирован, как действовать на случай появления у него Савельева. Антон вспомнил бледное лицо парня, красные заплаканные глаза и девчачьи дрожащие губы, когда тот повторял, что он должен будет сказать Никиному отцу (а Кравец любил, чтобы подчинённые не только слушали его приказы, но и воспроизводили их слово в слово для пущего запоминания), и это его развеселило. Отличный день. Просто отличный.
Ну а теперь — Кравец с хрустом потянулся, разминая плечи — теперь можно и к Литвинову. Как говаривали их далёкие предки: дорого яичко к Христову дню, а добрая весть — ко времени.
И Кравец довольно рассмеялся.
Глава 16
Глава 16. Павел
«А ты наглец, Боря, бог ты мой, какой же ты наглец», — Павел с нескрываемым восхищением смотрел на Бориса, на его крепкую, ладную фигуру. Тот по-хозяйски прошёл в его кабинет, развернулся и теперь смотрел на Павла, чуть прищурив свои зелёные кошачьи глаза.
Обдумав накануне всё сказанное Ледовским и то, что было известно ему самому, всё взвесив и приняв нелёгкое в общем-то для себя решение, Павел не учёл лишь одного — того, что Борис сам явится к нему. Не учёл, выпустил из внимания характер друга. А надо бы было.
В детстве и в юности, и даже позже, уже изрядно заматерев, Павел всегда поражался этому удивительному Борькиному нахальству, святой и непоколебимой уверенности, что ему всё сойдёт с рук. И ему действительно сходило, если не всё, то многое. Неужели и теперь Борис настолько самоуверен, что… или он считает, что Павел не в курсе? Да нет. Всё он прекрасно знает. Павел видел это по взгляду Бориса, чуть осторожному, выжидающему. Видел по развороту головы, по слегка напряжённой позе — позе опасного хищника, который даже ещё не приготовился нападать, но уже напрягся, сжался в пружину, готовую при малейшем неосторожном движении прийти в действие. И именно это — то, что Борис понимал, чувствовал осведомлённость противника, и всё равно пришёл — именно это поражало.
— Ну давай, Боря, начинай первым, — Павел не сдвинулся с места, так и остался стоять возле двери, которую сам открыл Борису минуту назад.
Вместе со словами пришла злость. Тихая, звонкая. Он злился не на самоуверенность Бориса и не на его наглость, и даже не на него самого — Павел злился на то, что Борис вот так, одним махом, решил разыграть всю партию, вытащив припрятанный козырь и поставив на кон жизнь миллиона людей. И
— Чёрт, — Павел неожиданно рассмеялся. — Боря, неужели правда, а?
Борис удивлённо вскинул бровь. Очень театрально и одновременно очень искренне. И эта театральная искренность вконец утвердила догадку Павла. Борису не нужны были деньги, они и так у него были, не нужна была власть, вернее, нужна, но не это было определяющим. Его другу важно было наконец-то его обогнать. Хоть где-то прийти к финишу первым. И это было странно для Павла. Это с Руфимовым они вечно соперничали, но у них было дело, общее дело, а с Борисом… С Борисом они всегда шли разными путями. Они не пересекались в профессиональном плане, им нравились разные женщины (во всяком случае Павел так думал), и вдруг… Где, на каком этапе их жизни он стал занозой в Борькиной заднице? Павел посмотрел на друга — Борис улыбался, но глаза оставались холодными, острыми — и вдруг его осенило. Не где. Не когда. Всегда. Он всегда ею был, этой занозой.
Столько лет дружбы не проходят бесследно. Тем более, такой как у них с Борькой. Дружбы, которая больше, чем детские игры и подростковые тусовки, больше, чем проблемы прыщей и пубертата, дружбы, когда одна жизнь — на двоих. Это Борьке можно было рассказывать всё, а можно было не рассказывать, потому что иногда слова бессильны, не нужны и даже вредны. Это Борька проводил с ним все вечера тогда, после смерти Лизы, когда хотелось выть, громко и нечеловески, но выть было нельзя, потому что ты — мужик, а мужику западло. Это всё Борька…
И не мудрено, что они понимали друг друга без слов.
И не удивительно, что и сейчас Борис всё понял правильно.
— Ну наконец-то дошло до тебя, Паша. Как говорится, лучше поздно, чем никогда. Но не будем об этом. Давай сразу о деле. А вообще, присядь, разговор-то у нас серьёзный.
Спокойный и снисходительный тон Бориса даже слегка позабавил Павла. Значит, Борис действительно уверен в своей победе.
— Спасибо, что разрешил. Но я постою, с твоего позволения, — насмешливо сказал Павел.
— Как хочешь, — равнодушно пожал плечами Борис. — Но я бы на твоём месте присел.
— Ладно. Давай без реверансов. Выкладывай, зачем пришёл.
Борис придвинул к себе кресло, сел, удобно облокотившись на спинку и небрежно закинув ногу на ногу. Какой резкий контраст с Ледовским, который не далее, как пару дней назад, сидел в этом же кресле, по-солдатски выпрямив спину. Борис, в отличие от старого генерала, устроился с комфортом, его прежняя напряжённость, которую Павел отметил при встрече, исчезла, уступив место сытой уверенности в собственных силах.
— Без реверансов, так без реверансов. Ты, Паша, в курсе уже повестки следующего совещания?
— Это, когда ты себя на царство провозглашать будешь?
Борис слегка поморщился.
— Это, когда мы наконец-то придём к нормальной форме правления.
— Вот как? — Павел наконец-то отошёл от двери, но к Борису подходить не стал, словно боялся замараться. Напротив, переместился к стеклянной стене, плавно переходящей в купол над головой. Постоял немного, спиной к Борису. Тот терпеливо ждал.