Басманная больница
Шрифт:
После этих процессов кончилась эра, когда правители России были пусть мне лично не импонирующими, но все же политическими деятелями, хотя и со своеобразной моралью: "Морально и нравственно то, что полезно для революции", отметающей моральный кодекс.
выработанный человечеством путем проб и ошибок за тысячелетия его существования. На смену им пришли абсолютно аполитичные, глубоко безнравственные сатрапы, готовые без рассуждении и со всем рвением выполнять команды своего кровавого хозяина. Поэтому так легко и прошли все гнусные кампании арестов и проклятий вроде истребления "космополитов",
– Из кого?-не понял я.
– Ну, из этих так называемых врачей-отравнтелей. Он был арестован и сидел на Лубянке. Чудом выжил.
– Знаю, знаю. Но я думаю, какое чудо, что вам самому удалось выжить.
– Совершенно справедливо изволили заметить,- язвительно ответил Ардальон Ардальонович,- я, знаете ли, не выступал на митингах, но, как русский дворянин, не считал возможным и скрывать свои политические взгляды. За это вскоре после гражданской войны и был отправлен в СЛОН, где просидел пять лет без малого.
– Что такое СЛОН?
– Соловецкий лагерь особого назначения. Превратить монастырь в тюрьму было одним из первых деяний новой власти. Цари ограничивались там небольшой темницей (так же как и Суздальский монастырь
и многие другие, например Борисоглебский монастырь в Торжке).
– Значит, вы разбираетесь в словечках, которые употребляет Павлик?
– В СЛОНЕ разговаривали не на блатном жаргоне, а на русском литературном языке-все заключенные и даже, представьте себе, некоторые из тюремщиков.
– А что было потом?
– не отставал я.
Ардальон Ардальонович нахмурился, процедил:
– Вы задаете слишком много вопросов.- но все же ответил: - Я не сторонник насилия, а новой власти нужны были опытные юристы. Вот я и стал адвокатом. членом коллегии защитников, как это тогда стали называть. Я был из тех,- тут худое, нервное его лицо задергалось,-кто прикрывал беззаконие флером законности, и это мой тяжкий грех. Ну а в войну воевал, потом вернулся в адвокатуру-ничего больше не умею. Ну, хватит.
Я и сам понимал, что хватит, но никак не мог остановиться. Решил продолжить разговор, хотя бы и сменив тему.
– Не могу понять Мустафу. Он все время молчит, но кажется мне, что он не просто дворник. А вы как думаете?
– Вы не слишком наблюдательны,-насмешливо ответил Ардальон Ардальонович,- может быть, наш общий друг Марк Соломонович прав и ваша исследовательская наблюдательность распространяется лишь на людей не моложе тысячелетнего возраста.
После этого он закурил и лицо его стало каким-то отчужденным. Мы молча погуляли некоторое время по саду и вернулись как раз вовремя или наоборот: это как посмотреть. Галя, бренча, вкатила свой столик и принялась делать нам уколы. Я приготовился к очередной муке, но-о чудо!-укол был сделан совершенно безболезненно и-мне и другим. Мы все очень
обрадовались, а Марк Соломонович даже поцеловал Галю и торжественно возгласил:
– В Писании недаром сказано, что любовь покрывает все грехи. Спасибо тебе, девочка, и Марии Николаевне передай спасибо.
Галя счастливо
Вечером я пригласил Мустафу погулять по саду и там спросил:
– Могу ли я чем-нибудь помочь тебе?-Он поколебался, но все же сказал:
– Может быть, и сможешь. Я действительно татарин, но я не дворник и не из Москвы. Я из Крыма, вернее, теперь из Казахстана и здесь по чужим документам. Нас всех, крымских татар, в мае 1944 года в телячьих вагонах насильно вывезли в Сибирь, Казахстан и Узбекистан как изменников Родины. Условия были такие, что в течение года вымерла чуть ли не половина из нас. Не знаю, как я сам выжил. Ведь у меня еще свежи были раны, полученные в боях с фашистами в партизанском отряде. И теперь нас продолжают преследовать, как диких зверей, издеваться над нами.
Но свет не без добрых людей. У меня было очень плохо с почками, нужен был лучший врач-уролог, и вот Лев Исаакович спас меня.
Пораженный, я молчал, а Мустафа, помедлив, спросил:
– А может, и правда мы все изменники, фашистские прихвостни? Может, и правда нужно было убрать нас из Крыма на голод, и муки, и вымирание?
– Брось! В любом народе большинство составляют женщины, дети и старики. Они же ничего и никого не предавали. Да и из молодых и зрелых мужчин разве все или большинство предавало? Вот ты, например, был партизаном. Эта высылка-бандитизм. Знаешь, мой друг и наш экспедиционный шофер, Шамаш, он караим, родом из Феодосии, и он рассказал мне, как
все было. Запиши мой адрес и телефон, может, я чемнибудь и смогу помочь...
Мустафа утвердительно кивнул.
Вернувшись в палату, мы застали ставшую уже бытовой сцену: Марк Соломонович ругался с Павликом.
– Пашка,-кричал он, размахивая своими огромными ручищами,-ты должен понимать, еще царь Соломон говорил: при недостатке попечения падает народ, а при многих советниках - благоденствует.
– Иди ты со своим Соломоном, знаешь куда!- беззлобно отругивался Павлик. Я не успел поинтересоваться, о чем спор, как в палату вошел какой-то незнакомый врач, видимо дежурный, и с ефрейторской строгостью приказал:
– Всем ложиться, свет потушить!
– Не доверяя нам, он не поленился самолично повернуть выключатель. Но спать-то как раз и не хотелось. Выждав, чтобы дать время дежурному врачу произвести свои начальнический досмотр и удалиться, я предложил Лрдальону Ардальоновичу вылезти в окно покурить, тем более что его койка, как и кровать Павлика, стояла у окна. Осторожно вылез первым, а потом помог и ему.
Мы устроились на скамейке, полускрытой кустами сирени, и задымили. Большинство окон во всех корпусах больницы были уже темными. Свежо и сладко пах липовый цвет. Я не удержался и спросил:
– А как же вас-то не арестовали снова?
– Если я вам скажу, что их удержало то обстоятельство, что я убежден в недопустимости насилия, то вы мне все равно не поверите. Просто я им не подошел по размеру.
– Это как?-не понял я.
– Видите ли,- назидательно сказал Ардальон Ардальонович,-у них на все существует номенклатура, особенно при таких масштабах. В том числе и на категории арестуемых. Я сделал так, чтобы не попасть
ни в одну из них. Мне, видите ли, хватило и пяти лет.