Бастард де Молеон
Шрифт:
– Государь, к счастью, я не уполномочен обсуждать с вами столь важные вопросы, – ответил Аженор. – Я прибыл по поручению вашего брата, дона Энрике де Трастамаре, предложить вам добрый и честный мир, в котором так сильно нуждаются ваши народы и которому возрадуются ваши братские сердца!
– Господин рыцарь, так как вы прибыли обсуждать со мной вопрос о мире, скажите, почему вы предлагаете мне сегодня то, в чем мне было отказано неделю назад? – спросил дон Педро.
Аженор поклонился.
– Ваша светлость, я не судья в ваших
– Надо же! Вам не известно, почему мне предлагают мир именно сегодня? – воскликнул дон Педро. – Хорошо! Сейчас я вам объясню.
Все умолкли в ожидании слов короля; Аженор воспользовался этой передышкой, чтобы еще раз взглянуть на женщину под вуалью и мавра. Она по-прежнему молчала, неподвижная как статуя. Мавр был бледен и так изменился в лице, словно в одну ночь пережил все страдания, что выпадают человеку за целую жизнь.
– Вы предлагаете мне мир от имени моего брата потому, – начал король, – что мой брат хочет, чтобы я его принял, и он уверен, что я не соглашусь на те условия, которые вы предъявили.
– Государь, вашей светлости еще не известно, каковы эти условия, – возразил Аженор.
– Я знаю, что вы предложите мне половину Испании, и знаю, что потребуете заложников, в числе которых должны быть мой министр Мотриль и его семья.
Мотриль смертельно побледнел, и казалось, что его пылающий взор стремился проникнуть в самое сердце дона Педро, чтобы убедиться, будет ли король упорствовать в отказе от мира.
Аженор вздрогнул: ведь он не рассказывал об условиях мира никому, кроме цыганки, которой обмолвился о них.
– Я вижу, что ваша светлость полностью в курсе дела, хотя не знаю, каким образом и от кого ваша светлость могли получить эти сведения.
И тут женщина, сидящая по правую руку от короля, легко и непринужденно подняла и откинула на плечи вышитую золотом вуаль.
Аженор едва не вскрикнул от испуга: в этой женщине он узнал свою попутчицу.
Кровь прилила к щекам Аженора; он понял, от кого король получил те сведения, которые избавили его от необходимости излагать условия мира.
– Господин рыцарь, – обратился к нему король, – выслушайте из моих уст и передайте мои слова тем, кто вас прислал: каковы бы ни были предлагаемые мне условия, одно из них абсолютно неприемлемо – я не соглашусь на раздел моего королевства, так как владею им по праву и желаю распоряжаться по своей воле; когда я одержу победу, то предложу свои условия мира.
– Означают ли эти слова, что ваша светлость желает войны? – спросил Аженор.
– Я не хочу войны, мне ее навязывают, – ответил дон Педро.
– Это окончательный ответ вашей светлости? – Да.
Аженор медленно отстегнул железную перчатку и бросил ее перед собой на пол.
– От имени Энрике де Трастамаре, короля Кастилии, я
Раздались громкие возгласы, забренчало оружие; король встал.
– Вы добросовестно выполнили свою миссию, господин рыцарь, – сказал он. – Нам лишь остается честно исполнить свой королевский долг. Мы приглашаем вас сутки быть гостем нашего города, и, если вас это устраивает, наш дворец будет вашим кровом, наш стол будет вашим столом.
Аженор молча отвесил низкий поклон и, подняв голову, взглянул на женщину, сидевшую справа от короля.
Она смотрела на него, ласково улыбаясь. Аженору даже показалось, будто она прислонила к губам пальчик, словно хотела сказать: «Ждите! Надейтесь!»
XXI. Свидания
Несмотря на безмолвное обещание дамы – его смысл, кстати, был Аженору не до конца ясен, – он вышел с аудиенции охваченный тревогой, объяснить которую было совсем нетрудно. Без всякого сомнения, ясным для него оставалось одно: незнакомая цыганка, вместе с которой он непринужденно ехал на одной лошади, на самом деле оказалась знаменитой Марией Падильей.
Больше всего Аженора тревожило не внезапное решение дона Педро, который объявил войну, даже не выслушав его; в конце концов дону Педро уже вечером было известно все то, что он должен был бы узнать только сегодня утром; здесь думать было не о чем. Но Аженор не мог забыть, что выдал цыганке свою самую дорогую, свою сердечную тайну – любовь к Аиссе.
Если в душе этой страшной женщины пробудилась ревность к несчастной Аиссе, то никто не смог бы сказать, куда завела бы Марию неистовая ярость, жертвами которой уже пало много неповинных голов.
Эти мрачные мысли тут же возникли в уме Аженора, помешав ему заметить испепеляющие взгляды Мотриля и знатных мавров, гордыню и интересы которых оскорбило предложение мира, сделанное им от лица Энрике де Трастамаре.
Обрати он внимание на эти вызывающие взгляды, французский рыцарь, хотя он был сильным и отважным, не сумел бы сохранить хладнокровие и полную невозмутимость, необходимые послу.
В ту минуту, когда он должен был заметить мавров и ответить им, Аженора отвлекло новое происшествие. Как только он вышел из дворца и оказался по ту сторону шеренги стражников, женщина, закутанная в длинную накидку, взяла его за локоть, сделав ему загадочный знак следовать за ней.
На миг Аженор заколебался; ему было известно, что дон Педро и его мстительная любовница подстраивали своим врагам множество ловушек, что они были неистощимы на выдумки, если дело касалось мести; но в эту минуту рыцарь, хотя и был истинным христианином, почувствовал, что начинает, подобно людям Востока, верить в неотвратимость судьбы, которая не оставляет человеку свободного выбора и отнимает у него способность – иногда это составляет его счастье, не правда ли? – предвидеть зло и сопротивляться ему.