Бастард де Молеон
Шрифт:
– Пусть возвращается, у тебя есть золото и солдаты, мы схватим его, будем судить и отрубим ему голову.
Тут Мотриль приблизился к королю.
– Да, – сказал мавр, – мой король очень несчастен.
– Почему же, друг?
– Потому что золото больше не веселит тебя, власть тебе противна, никакой услады в мести ты не видишь, потому, наконец, что ты больше не находишь для любовницы нежного взгляда.
– Ясно, что я ее разлюбил, Мотриль, и из-за пустоты в моем сердце уже ничего не кажется мне желанным.
– Если твое сердце, король,
– Да, я знаю, что сердце мое полно желаний.
– Значит, ты любишь?
– Да, по-моему, я влюблен…
– Ты любишь Аиссу, дочь могущественного султана… О мой повелитель, я и жалею тебя, и завидую тебе, ибо ты еще можешь быть очень счастливым или достойным жалости.
– Ты верно говоришь, Мотриль, я достоин жалости.
– Ты хочешь сказать, она не любит тебя?
– Да, не любит.
– Неужели, повелитель, ты думаешь, что ее кровь, чистую, как у богини, могут волновать страсти, которым уступит любая другая женщина? Аисса – ничто в гареме сладострастного властителя; Аисса – королева, улыбаться она будет только на троне. Понимаешь ли, мой король, есть цветы, что распускаются лишь на горных вершинах.
– Причем здесь трон? Я … мне взять в жены Аиссу?! Но что на это скажут христиане, Мотриль?
– Кто говорит тебе, повелитель, что донья Аисса, любя тебя, когда ты будешь ее супругом, не принесет в жертву своего Бога, отдав тебе и душу?
Из груди короля вырвался почти сладострастный стон.
– Неужели она полюбит меня?
– Она будет тебя любить.
– Нет, Мотриль.
– Ну что ж, повелитель, тогда пребывай в горести, ибо ты недостоин счастья, раз отчаиваешься добиться своего.
– Аисса избегает меня.
– Я считал, что христиане умнее в понимании женского сердца. Внешне кажется, что у нас страсти возникают и исчезают за плотной завесой рабства, но наши женщины, которые вольны говорить обо всем, а значит, все скрывать, позволяют нам яснее читать в их сердцах. Каким образом, спрошу я тебя, гордая Аисса может, не таясь, любить человека, который шага не ступит без женщины, ревнующей всех, кого мог бы полюбить дон Педро?
– Значит, Аисса ревнует?
Мавр усмехнулся в ответ, потом прибавил:
– У нас горлица ревнует к своей подруге, а благородную пантеру зубами и когтями рвет другая пантера в присутствии тигра, что должен выбрать одну из них.
– Ах, Мотриль! Я люблю Аиссу.
– Возьми ее в жены.
– А как же донья Мария?
– Человек, приказавший убить жену, чтобы не сердить любовницу, не решается бросить любовницу, которую разлюбил, чтобы завоевать себе пять миллионов новых подданных и любовь, что дороже всего мира.
– Ты прав, но донья Мария умрет.
– Неужели она так сильно тебя любит? – снова усмехнулся мавр.
– Разве ты не веришь в ее любовь ко мне?
– Не верю, мой повелитель. Дон Педро побледнел.
«Он еще любит ее! – думал Мотриль. – Не будем пробуждать
– Я сомневаюсь в ее любви не потому, что она неверна тебе, я так не думаю, – продолжал мавр, – а потому, что она, видя, что ты любишь ее меньше, упрямо хочет быть рядом с тобой.
– Это я и называю любовью, Мотриль.
– А я называю это честолюбием.
– Ты прогнал бы Марию?
– Чтобы добиться Аиссы, да.
– О нет! Нет…
– Тогда страдай.
– Я верил, – ответил дон Педро, сверля Мотриля пламенным взглядом, – что, если бы ты видел, как страдает твой король, у тебя не хватило бы дерзости сказать ему: «Страдай»… Я верил, что ты непременно воскликнул бы: «Я облегчу твои страдания, мой повелитель!»
– В ущерб для чести великого короля моей страны я этого не скажу. Уж лучше смерть.
Дон Педро мрачно задумался.
– Значит, я умру, ибо я люблю эту девушку, – сказал он. – Но нет! – со зловещей пылкостью воскликнул он. – Нет, не умру!
Мотриль довольно хорошо знал своего короля и ясно понимал, что никакая преграда не в силах сдержать порыв страстей этого неукротимого человека.
«Он прибегнет к насилию – подумал он, – надо помешать этому».
– Ваша светлость, Аисса – чистая душа, она поверит клятвам, – уверял Мотриль. – Если вы поклянетесь, что женитесь на ней после того, как торжественно расстанетесь с доньей Марией, Аисса, я думаю, вверит свою судьбу вашей любви.
– Ты ручаешься мне за это?
– Ручаюсь.
– Прекрасно! – вскричал дон Педро. – Клянусь, я порву с доньей Марией.
– Это другое дело, мой король, назовите ваши условия.
– Я порву с доньей Марией и оставлю ей миллион экю. В стране, где она пожелает жить, не будет более богатой и уважаемой принцессы.
– Хорошо, это жест великодушного короля, но страной этой не должна быть Испания!
– Разве это необходимо?
– Аисса успокоится лишь тогда, когда море, непреодолимое море, отделит вашу старую любовь от новой.
– Мотриль, мы отделим морем Аиссу от доньи Марии.
– Хорошо, мой повелитель.
– Но я король, и ты знаешь, что никто не может ставить мне никаких условий.
– Это справедливо, государь.
– Поэтому нам необходимо заключить сделку, подобно той, что заключают между собой евреи, и ты первым обязан выполнить одно условие.
– Какое?
– Донья Аисса должна остаться моей заложницей.
– Только и всего? – насмешливо спросил Мотриль.
– Безумец! Разве ты не видишь, что меня сжигает, пожирает любовь, что сейчас я играю в нежности, которые мне смешны? Разве льва терзают сомнения, когда он голоден? Неужели ты не понимаешь, что, если ты будешь торговаться со мной из-за Аиссы, я возьму ее силой, что, если ты будешь метать на меня свои гневные взоры, я прикажу тебя схватить и повесить, а все христианские рыцари съедутся поглядеть, как ты будешь болтаться на перекладине, и станут обхаживать мою новую любовницу?