Бастард де Молеон
Шрифт:
– Говори! Утром в день вашего отъезда…
– …великий магистр написал письмо…
– Кому?
– Той самой особе, которой, как и опасалось ваше величество, он мог бы написать.
– Королеве Бланке! – побледнев, вскричал дон Педро.
– Королеве Бланке, государь.
– Мавр! – сказал дон Педро. – Подумай о серьезности подобного обвинения.
– Я думаю лишь о службе моему королю.
– Берегись, если я достану это письмо! – угрожающе вскричал дон Педро.
– Оно у меня, – бесстрастно ответил мавр.
Дон Педро сделал шаг в его сторону, вздрогнул и отпрянул назад.
– Оно,
– Да.
– Это письмо написал дон Фадрике?
– Да.
– Бланке Бурбонской?
– Да.
– Ну и где же оно?
– Я отдам его вашей милости, когда вы умерите свой гнев.
– Я? Разве я в гневе? – нервно усмехнулся дон Педро. – Я никогда не был более спокойным.
– Нет, государь, вы встревожены, глаза ваши горят возмущением, губы ваши бледны, а рука дрожит и гладит рукоятку кинжала. Почему вы должны скрывать свою тревогу, государь? Она совершенно естественна, а месть в таком случае законна. Вот почему, догадываясь, что месть вашей светлости будет страшна, я заранее пытаюсь смягчить ее.
– Дайте мне это письмо, Мотриль, – вскричал король.
– Но, ваша милость…
– Немедленно дайте письмо, сию же секунду, я требую! Мавр медленно достал из-под красного плаща охотничью сумку несчастного Фернана.
– Мой первый долг – повиноваться моему господину, что бы ни случилось потом, – заметил он.
Король осмотрел охотничью сумку, достал из нее вышитый жемчугом мешочек, развязал его и быстро схватил письмо. Печать с этого письма явно была сорвана; когда дон Педро увидел это, новая судорога исказила его черты; однако, ничего не сказав, он прочел:
«Госпожа, королева моя, король вызывает меня в Севилью. Я обещал писать Вам о важных событиях в моей жизни: это мне кажется решающим.
Что бы ни случилось, благородная дама и возлюбленная сестра, меня не устрашит месть доньи Падильи, которая, вероятно, и вызывает меня, если я буду знать, что Вы, столь любезная душе моей, находитесь вне ее посягательств. Мне неведомо, что меня ждет: наверно, тюрьма, возможно, смерть. Будучи в заточении, я не смогу больше Вас защитить, но если мне суждено умереть, то я пользуюсь той минутой, пока руки мои свободны, чтобы написать Вам, что и рука моя, покуда она не в оковах, и сердце, до последнего моего вздоха, будут принадлежать Вам.
Это, может быть, прощальное мое письмо, доставит Вам Фернан. Может быть, моя нежная королева и подруга, мы встретимся еще в этом мире, но на небесах мы наверняка будем вместе.
Дон Фадрике».
– Кто такой Фернан? Где он? – закричал дон Педро, мертвенно побледнев; смотреть на него было страшно.
– Фернан, сеньор, был пажом великого магистра, – абсолютно невозмутимым тоном ответил Мотриль. – Он ехал с нами; вечером, накануне нашего отъезда, он получил это письмо. Случаю было угодно, что той же ночью, переправляясь через Зезири, он утонул, и я нашел это послание на его мертвом теле.
Дон Педро не нуждался в объяснениях, чтобы понять Мотриля.
– Ах, вот оно что, вы нашли труп.
– Да.
– И все это видели?
– Конечно.
– Значит, никто не знает, о чем это письмо?
– Сеньор, простите мою дерзость, – ответил Мотриль. – Интересы моего короля взяли
– Его прочли только вы? Выходит, будто его не читал никто.
– Конечно, сеньор, раз оно попало в мои руки.
– Ну, а раньше?
– О сеньор, за то, что было раньше, я ручаться не могу, тем более, паж был не один со своим господином: с ними находился еще проклятый гяур… пес… какой-то христианин… Простите, государь.
– Кто этот христианин?
– Рыцарь из Франции, кого великий магистр называет своим братом.
– Вот как! – усмехнулся дон Педро. – По-моему, великий магистр мог бы иначе именовать своих друзей.
– Больше того! У него нет секретов от этого христианина, и не будет ничего удивительного, если рыцарь окажется посвященным в тайны пажа, и в таком случае о преступлении узнают все.
– Значит, великий магистр приезжает? – спросил дон Педро.
– Он едет следом за мной, сеньор.
Нахмурив брови, дон Педро какое-то время расхаживал по террасе, скрестив на груди руки и опустив голову, и было легко догадаться, какая страшная буря бушует в его сердце.
– Итак, надо начинать с него, – сказал он наконец мрачным голосом. – Кстати, это единственный способ действий, который мне может простить Франция. Когда король Карл V увидит, что я не пощадил родного брата, он не станет сомневаться в его виновности и простит меня за то, что я не пощадил и его свояченицу.
– Но разве, сеньор, вы не опасаетесь, что месть никого не обманет и все станут говорить, будто вы убили великого магистра не потому, что он любовник королевы Бланки, а потому, что он брат Энрике де Трастамаре, вашего соперника в борьбе за трон? – спросил Мотриль.
– Я оглашу это письмо, – заявил король, – и кровь смоет пятно позора. Ступайте, вы сослужили мне верную службу.
– Что теперь повелевает мой король?
– Приготовить покои великому магистру.
Мотриль ушел; дон Педро остался один, и мысли его стали гораздо мрачнее; он представил себе, как станут глумиться над ним, и под маской царственной невозмутимости в нем вновь ожил ревнивый и гордый мужчина, которому уже чудилось, будто слух о любви Бланки и великого магистра – со всеми преувеличениями, какими обрастают грехи королей, – распространяется среди народов. И поскольку он не сводил глаз с покоев доньи Падильи, ему показалось, что она стоит у окна, за занавеской, и он улавливает на ее лице улыбку удовлетворенной гордыни.
«Не Мария Падилья вынуждает меня совершить задуманное, – размышлял он, – но тем не менее все скажут, что это ее влияние, и даже сама она поверит в это».
Слегка раздосадованный, он отвернулся и рассеянно осмотрелся: по террасе, расположенной ниже королевской, прошли два раба-мавра, неся курильницы, из которых струился голубоватый благовонный дым. Веющий с гор ветерок донес до короля этот опьяняющий аромат.
За рабами шла, склонив покрытую голову, высокая, стройная женщина с гибким станом. Лицо ее скрывала чадра, сквозь узкую щель которой сверкали глаза. Мотриль почтительно следовал за ней; когда они подошли к двери комнаты, куда должна была войти чужестранка, мавр низко ей поклонился.