Бастион: Ответный удар
Шрифт:
У работников государственной безопасности во все эпохи существовала масса всевозможных недостатков. Но что ни говори, а эти недостатки не мешали им быть неплохими психологами.
– По рукам? – Истомин не стирал с лица улыбку.
Лева кивнул. Какие проблемы? Обещать – еще не жениться.
Он остался стоять посреди пустынного, примыкающего к управлению скверика, а майор Истомин, учтиво молвив «до свидания», уносился прочь, напоминая полами развевающегося плаща долговязую летучую мышь…
В тот момент, когда, надвигая капюшон, он посылал весь мир подальше, и обострилось восприятие
А вдруг ошибка? Как-никак лет одиннадцать минуло…
День шел на редкость бестолково. Сначала «практикант» Заруцкий на летучке излагал нотации о недобитых гадах, потом Скворечник требовал повысить бдительность и не забывать, что главный наш враг сидит в нас самих, а не где-то в криминальной подворотне. Хотя и в подворотне, конечно, сидит, – опомнился он после пристального взгляда Заруцкого. А стало быть, надо работать в комплексе. Чего это такое, никто не понял, а он не объяснил. После проповеди срочно бросили народ на разборку в «Пьяном» квартале, на Зыряновской. Ничего серьезного, обошлось без трупов. Потом получали пайковые. К обеду появилась возможность заняться прямыми обязанностями. Он позвонил в отдел регистрации «Муромца».
– Ирочка, – сказал он. – Бросьте свои фиалки, вилка не для этого. Мне нужен домашний адрес секретарши Кравцова.
– Марии Андреевны Проценко? – уточнила Ирочка.
– Вот-вот, – обрадовался он. – Именно так. Проценко. И никак иначе.
Порывшись не то в голове, не то в базе данных, Ирочка продиктовала адрес. Который совсем не изменился.
– Вы чудо, – просиял Губский. – А можно вас попросить никому, а особенно самой Марии Андреевне, не рассказывать о том, что я ею интересовался?
– Можно, – подумав, согласилась Ирочка. – Попросите.
Губский засмеялся:
– Я прошу вас никому не рассказывать… ну и так далее.
– Хорошо, – кротко согласилась девушка.
– И последнее, Ирочка. Как у Марии Андреевны обстоят дела с матримониальными… мм… делами, не знаете?
– Что? – сказала Ирочка.
Ох уж это среднее образование…
– Я говорю, она замужем?
Голос работницы похолодел.
– Нет.
– А вы?
– А какое вам дело? – Голос на градус потеплел…
Завершала свои праведные труды Мария Андреевна в 18.00. Он дал ей фору – два часа. На дорогу, на отдых, на бабские штучки. Потом приехал и позвонил в дверь. Стоял напротив глазка суровый, как само воздаяние. За дверью тяжело вздохнули.
– А ты как думала? – хмыкнул он.
Дверь отворилась, и он с видом праведного графа де ля Фер, развенчивающего миледи, стал надвигаться на хрупкое создание в махровом халатике и с большими глазами.
– Мария Андреевна Проценко… Она же Машка-вертолетчица… Она же Мария Мирабелла, Мэри Сухая Глотка, Мурлыка и Муся Первомайская… Она же Ильза Штрем, Агата Ворзинская и Анна де Бейль (до кучи)… Скажи, Маша, ты и эту ночь провела,
Большеглазая бестия была напугана, но держалась. Даже показала Леве кусочек белоснежного бедра, спрятанного в запахе халата. Даже огрызнулась:
– Ох, умучил ты меня, Губский. Вспомнил-таки.
– Таки да, – подхватил Лева. – Мы в засаде годами ждали, принцесса. Извини меня, Маш. Сколько лет, говоришь, прошло? Одиннадцать? Двенадцать?
Она подошла к нему вплотную и внимательно посмотрела в глаза. Он удивился, потому что не смог обнаружить в Марии разительных перемен. Кроме мелких бытовых трещинок по краям глаз.
– Губский… – прошептала она, – а помнишь, как однажды, во время допроса, ты закрыл дверь, а потом мы с тобой… ну как жирафики, честное слово… Анекдот, да, Губский? А ведь мне тогда было меньше, чем тебе бы за меня дали.
– А это меня лукавый попутал, – охотно объяснил Лева. – У меня тогда с женой были колючки, а тебе лишний перепихон – что слону дробина. Или жирафику, гы-гы… Правда, Маша? Помнишь свою излюбленную коронку: любовь с тремя? Как ни крути, Маш, а это «вертолет». Круто.
– Со старыми пердунами, – фыркнула Мария. – Это так отвратительно, Губский, – пердуны в моей жизни… Слушай, а скажи честно, ты же пришел не топить меня? Зачем тебе это надо? Губский, я уже не та. О моем прошлом никто не знает, я овечка, честное слово. Хочешь, поблею. Не топи меня, Губский, а?
Лева улыбнулся – как старый, испытанный приятель.
– Да разве мы нелюди? – сардонически оглядел ее с мокрой головы до изящных щиколоток. – Живи, Мария. Размножайся. Но поработать тебе придется. Головой. А пока давай – сообрази чего-нибудь на столик. Пожуем. Живот урчит – спасу нет.
– Конечно, Лева, – Мария Андреевна запахнула халатик и засуетилась. – Ты как насчет винца с икоркой? С красенькой…
Губский махнул рукой, падая на кушетку:
– Неси… Надоели мне эти рыбьи яйца, да ладно, что с тебя взять?..
У бывшей валютной проститутки Проценко осталась неплохая квартира. Маленькая, но уютная. Хозяйка, обретшая новый имидж (на что, кстати, потребовалось немало фантазии), трепетала перед Левой, метаясь из кухни в комнату. Былую жилку она сохранила: на журнальном столике перед Левиным взором возникали продукты, о существовании которых он уже не помнил: икорка, балычок, мясцо подкопченное, шпандауэр с вишней (не путать с Шопенгауэром), початая бутылка «Кубанского». Попутно он впитывал информацию. Да, Маша обрубила порочные связи, отныне она благочестивая Марта, подумывающая о вступлении в марьяж, но как огня боящаяся брака по просчету. В фирме ее уважают. Кравцов ценил как незаменимую работницу (ну, конечно, он просто не знал, что такое «вертолет»), Осенев без нее и шага не делает, и попади она, Маша, в какой переплет, офис просто развалится… Но она боится за свою работу. Новому директору (а его шаги уже слышны) ее достоинства могут быть глубоко по барабану, и вполне вероятно, что свою работу он начнет с кардинальной чистки руководящих кадров. В том числе секретарских. Тогда полетят все. Мария Андреевна, Осенев, Туманов, Котляр, Бушуев… Убил кто-то из них? Бред, Лева, бред. Именно посему они и не могут убить. Потому что кушать хотят. В концерне не практикуется преемственность – директор назначается Москвой, зам никогда не станет первым. Новая кадровая политика, итить ее…