Басурманин. Крылья каарганов
Шрифт:
– Пошлём, не твоя в том печаль. А дело твоё теперячи иное будет. Исполнишь, что велю – князем-наместником в Рязани посажу.
– Князем? Да ну! Как же это… А Владислав куда же денется?
– Не об том помыслы твои, Симеон! Думы есть у меня рать собрать. Новгород воевать пойду. А там Ростов и Муром недалече будут. Себе земли те взять желаю. Опосля в Рязани наместник верный мне ох, как нужон будет! Сказывай, али не хошь князем стать?
– Хочу, батюшка-князь Олег Святославович! Ох, как на то желание имею!
– Тогда у меня к тебе спешное
– Нешто в тебе, князь, службе моей веры нет?
– Есть-есть, Симеон Тихонович. Ты, вот что… Я грамотку напишу. Свезёшь её в Суздаль князю-наместнику тамошнему. Скажешь, де, я прислал и велел глядеть вокруг зорко, на Муром посматривать, да окрест себя. Что ни скажет Фёдор Глебович – всё исполни. Сделаешь – быть тебе князем в Рязани.
– Всё, что велишь, князь-батюшка. Я в твоей власти. Только медку поднеси, отощал с пути.
– Отощал! Половину трапезы моей умял, прорва! Ладно! Будет! Тебя в срубе можно надолго без харчей и воды запереть, и то с голодухи не сгинешь. Отощал… Ступай пока. Самохе скажи, я велел тебя потчевать, а мне поразмыслить надобно. Только смотри мне, не пощезни куда – сыщу! Голову с плеч сниму, на пику насажу, а телеса за ворота выставлю, воронью на забаву, люду в назидание. Понял?
– Что ты, что ты, батюшка Олег Святославович! Нешто я себе вражина какая?
– То-то же. Ступай и жди, покуда призову.
Как только за воеводой затворилась дверь, тихонько скрипнула другая.
– Ты, князь, шакала подле себя держишь. Того гляди на сторону кинется, только кто куском мяса поманит да калачом.
– Верно, говоришь, друг мой, Джамбулат. Гнилой человечишко. Токмо поди, уж давненько служит мне, и худого за ним ничего замечено не было. Труслив больно! Да за добрую плату на всё решится. А теперячи, пуще прежнего стараться станет. Уж так очи его огнём полыхнули, как про то услыхал, кому стол Рязанский отойдёт. Вот он, воевода, да наместник в Суздале князь Фёдор Глебович и помогут изловить хана твоего. Лишь на них в сём деле опереться можно. Они и людишек для чёрной работы сыщут, и воинов верных дадут, и вопросов пустых задавать не станут, ибо алчущие оба и до подношений дюже охочи, да на посулы падки.
– Сказываешь, за хорошую плату живота не пожалеют?
–Ты, друг мой, напраслиной не тяготись. Хоть и гнилой, но справный воевода Рязанский. Расшибётся, но сделает всё, что велю. Не за страх, но за шапку стараться станет.
– Смотри, князь, если в тебе ему вера есть– дело твоё. Но я лишь себе веру имею.
– Как так? А я? А Таймас?
– Таймаса и людей его я от погибели лютой уберёг. Он мне жизнью обязан. Только это заставляет его служить мне. Не станет меня и ему конец. А ты со мной дружбу водишь оттого, что земли княжеские заполучить надёжу питаешь. А как только князем где сядешь, так и врагом меня объявить поспешишь.
– Да, нешто я добра не ведаю, друг мой?
– Запомни речи свои, князь. Придёт пора – спрошу с тебя.
– Не сыскать
– Нет, – встал с лавки Джамбулат. – Потребность какая явится – мальчишку пришлю, звать Тамача. На твоего Самоху похож. Также тощ и труслив, как щенок шакала.
И завернувшись по маковку в дорожную накидку, Джамбулат исчез в сгущающейся тьме теремных коридоров.
Олег Святославович ещё долго смотрел ему вслед.
– Самоха! Огня дай! – хрипло прокричал он во мрак, оглядываясь и щурясь наползающей из углов и маленьких окошек мгле.
Будто вспомнив то, что забыл ранее, князь встрепенулся, повернулся к столу, налил в кубок мёду, отломил кусок остывшего пирога, да так и остался сидеть, не пригубив яств.
На пороге показался Самоха со светильней, в которой горела толстая сальная свеча. Поставив её на стол, служка поджег лучину, ткнул ей в стоявшие по углам светлицы массивные резные лампады, привезенные князем то ли с Родоса, то ли из Византии. Запалив небольшую светильню на столе и, поклонившись, он удалился, так и не будучи замеченный властителем, всё сидевшем и размышлявшем о гостях внезапных, да потаённых желаниях.
В стене напротив стола тихо раскрылась маленькая дверь и в светлицу вошла статная темноволосая красавица-половчанка. Неслышно ступая, она подошла ближе и, присев рядом с Олегом Святославовичем, положила свою хрупкую ладонь на его руку.
– Князь мой! – услыхал он сквозь раздумья женский голос.
Встрепенувшись Олег Святославович отложил снедь, обтёр руки о кафтан и поднял голову:
– Краса ненаглядная! Люба моя, Караса Осолуковна! – заключая в объятья жену, расплескался медовыми речами князь. – Нешто ты сызнова, как лёгкий ветерок, по терему витаешь? Я и не слыхивал, как ты вошла.
– Скажи мне, князь, за какой это надобностью к тебе Джамбулат пожаловал? Он не тот с кем князю за одним столом пировать пристало. Джамбулат лишь своей выгоде верен, лишь о себе печётся.
– Краса моя ясная, не стоит тебе головку худыми думами замутнять.
– Кабы его конь у крыльца тебе худого не сулил, не стала бы.
– На сей раз Джамбулат ко мне за помощью пожаловал.
Княгиня удивлённо уставилась на мужа:
– И что же всесильному военачальнику Хорезма понадобилось?
– Просит слово замолвить перед ханом Осолуком. Войско ему требуется.
– Войско! Нешто ты и слово ему дать успел? Атасы и голову в сторону хорезмийца не повернёт. Не простил он ему убийства ни Каракюрта, ни Каюма.
– Знаю, краса моя ясная! И потому прошу – уговори отца дать войско мне. За то со всех земель, что под копытами его резвых коней окажутся, он данью возьмёт, чем захочет.
– Велики посулы твои. Токмо что за надобность тебе в войске? Ты сызнова Русь воевать удумал?