Батальон смерти
Шрифт:
В этих безнадежных обстоятельствах, когда я металась от одной позиции к другой, подставляя себя под пули в надежде, что меня убьют и не придется видеть крушения своего дела, я натолкнулась на парочку, прятавшуюся за стволом дерева. Это была девчонка из моего батальона и какой-то солдат. Они занимались любовью!
Гнусная сцена возмутила меня даже больше, чем неторопливость 9-го корпуса, обрекшего нас на гибель. Этого было достаточно, чтобы сойти с ума. Рассудок отказывался воспринимать такое в тот момент, когда нас, как крыс, загнали в капкан врага. Во мне все бурлило. Вихрем налетела я на эту парочку и проткнула девку штыком. А солдат бросился наутек, прежде чем я сумела его прикончить, и скрылся.
Поскольку
Наконец наши группы сомкнули свои ряды, и мы уже приготовились к решающему броску, как вдруг почти одновременно с обоих флангов на нас обрушились громкие победные крики: «Ура!» Мы были наполовину окружены! Еще четверть часа – и мы в ловушке. Нельзя было терять ни минуты. И я приказала всем отступать – спасаться кто как может.
Германская артиллерия усилила огонь, а вражеские винтовки косили наши ряды с обоих флангов. Я пробежала, вероятно, несколько сотен шагов, когда рядом со мной с ужасающим грохотом разорвался снаряд, и я потеряла сознание. Поручик Филиппов видел, как я падала, подбежал ко мне, поднял и потащил на себе под губительным огнем через германские позиции и то открытое пространство, которое до нашего наступления было ничейной землей, прямо к русским окопам.
А тем временем 9-й корпус все еще митинговал. Но спор уж слишком затянулся. Когда запыхавшиеся от бега, грязные, забрызганные кровью уцелевшие солдаты батальона один за другим ввалились в наши окопы, стало ясно, что дальнейшие дебаты излишни. Наступление полностью провалилось. Германцы без всякого сопротивления с нашей стороны заняли свои прежние позиции и рубежи, завоеванные нами ценой больших потерь. В строю батальона осталось всего двести женщин.
Я пришла в сознание в госпитале в тылу. В результате тяжелой контузии от разрыва снаряда у меня нарушился слух, и, хотя я понимала то, что говорили, сама ничего сказать не могла. Меня отправили в Петроград, и там на вокзале мне устроила встречу группа высокопоставленных лиц, включая многих дам – патронесс моего батальона и нескольких армейских офицеров из высших чинов. Керенский прислал своего адъютанта. Генерал Васильковский, сменивший Половцева на посту командующего Петроградским военным округом, также был среди встречавших. Меня осыпали цветами и поцелуями. Но на все приветствия я не могла ответить ни единым звуком и только неподвижно лежала на носилках.
Меня отвезли в госпиталь, где поместили в просторной светлой палате. Вскоре пожаловал и сам Керенский. Он поцеловал меня в лоб и подарил красивый букет цветов. Затем сказал несколько слов, извиняясь за те волнения, которые он доставил мне во время спора по поводу введения системы комитетов в батальоне, и похвалил за храбрость. Он заявил, что я показала замечательный пример мужчинам на всем фронте. И, наконец, пригласил зайти к нему, как только поправлюсь.
На следующий день меня навестил председатель Государственной думы Родзянко. Он был в очень подавленном настроении и пессимистично оценивал ситуацию в стране.
– Россия гибнет, – сказал он, – и нет никакого спасения для нее в будущем. Керенский слишком полагается на свою личную власть и совершенно не видит, что творится вокруг него. Генерал Корнилов просил Керенского дать ему полномочия восстановить дисциплину в армии, но тот отказал, заявив, что сам сможет этого добиться.
Пока
Я узнала, что поручик Филиппов возглавил батальон, собрав оставшихся в живых из тех частей и подразделений, к которым они прибились во время и после нашего отступления. Однако он не остался с батальоном, а перевелся в какой-то авиационный отряд на юге, после того как переформировал остатки моей части. Мне сообщили также, что командир корпуса рекомендовал наградить меня Георгиевским крестом.
Прошла еще неделя, прежде чем я вновь обрела способность говорить и двигаться, хотя последствия контузии давали о себе знать еще несколько недель. Одна моя приятельница сообщила, что ожидается приезд генерала Корнилова в Петроград и что у него с Керенским весьма натянутые отношения из-за различий в подходе к вопросу о восстановлении дисциплины в армии. Я позвонила в Зимний, прося о встрече. Адъютант военного министра доложил о моей просьбе Керенскому. Министр сказал, что может принять меня немедленно и пришлет за мной автомобиль.
Керенский тепло принял меня, поздравил с выздоровлением и спросил, как я думаю, почему солдаты сначала не пошли в атаку. Я подробно рассказала ему о неудавшемся наступлении, в котором принимала участие, о том, как солдаты часами и даже сутками обсуждали на митингах вопрос, идти в наступление или нет. Я излагала только факты, приведенные выше. Керенский был потрясен. В заключение я сказала:
– Вы теперь видите сами, что солдатские комитеты занимаются только говорильней, бесконечной говорильней. А армия, которая только болтает, уже не способна воевать. Чтобы спасти фронт, нужно упразднить комитеты и ввести строгую дисциплину. Мне кажется, генерал Корнилов способен выполнить эту задачу. Я верю в него. Еще не все потеряно. Русскую армию можно возродить, но только железной рукой. А у Корнилова именно такая рука. Так почему бы не дать ему право употребить власть?
Керенский в целом согласился со мной.
– Но, – сказал он, – Корнилов хочет восстановить старый режим. Он может воспользоваться данной ему властью и вновь посадить царя на трон.
Я прямо заявила, что не могу в это поверить. Керенский возразил, заметив, что у него есть достаточные основания полагать, что Корнилов хочет реставрировать монархию.
– Если я вас не убедил, – продолжал Керенский, – поезжайте в Генеральный штаб, поговорите с Корниловым, разузнайте, каковы его намерения, и доложите мне обо всем.
Я тут же сообразила, что Керенский просил меня выступить в качестве его секретного агента, и заинтересовалась предложением. В голове все время вертелся вопрос: «А что, если Керенский прав и Корнилов действительно хочет вернуть царя?»
Страна находилась в тяжелом положении, но я со страхом думала о том, что может возвратиться царизм. И если Корнилов за старый режим, значит, он враг народа и Керенский был прав, когда не решался облечь генерала верховной властью. Поэтому я приняла предложение Керенского.