Батальон смерти
Шрифт:
Встревоженная мыслью о важности поручения, я решила пойти к Родзянко, которого считала своим лучшим другом, и посоветоваться с ним. Когда я поведала ему о разговоре с Керенским, он сказал:
– Это все старые штучки Керенского – подозревать каждого в приверженности старому режиму. Я не думаю, что Корнилов за восстановление монархии. Он честный, искренний человек. Но раз у вас есть сомнения, поезжайте. А давайте-ка поедем к нему вместе. Но не для того, чтобы шпионить, а чтобы сказать ему все прямо.
Мы сели в поезд, направлявшийся к месту расположения
– Негодяй! Выскочка! Клянусь честью старого солдата, что я не желаю восстановления царизма. Я люблю русского мужика, как и любого другого гражданина моей страны. Мы вместе воевали и прекрасно понимаем друг друга. Если бы мне только дали полномочия, я быстро восстановил бы дисциплину в армии, наказав при необходимости несколько полков. Я смог бы организовать наступление за несколько недель, разгромить германцев и уже в этом году заключить с ними мир. А он ведет страну к гибели, подлец!
Корнилов выпаливал слова, словно наносил удары кинжалом. Было очевидно, что они идут из глубины души. Его волнение было неподдельным. Он продолжал в ярости мерить шагами комнату, рассуждая о неизбежности крушения фронта, если не будут безотлагательно приняты необходимые меры.
– Идиот! Он же не понимает, что его дни сочтены. В армии быстро распространяется большевизм, и уже недалек тот день, когда он сметет и его. Сегодня он позволяет Ленину беспрепятственно вести пропаганду в армии, а завтра Ленин получит его голову и все рухнет.
Мы вышли от Корнилова, и я должна была решить, докладывать все это Керенскому или нет. Признаюсь, что испытала некоторое чувство стыда, когда подумала о том, как выполнила его поручение. Поэтому я попросила Родзянко рассказать Керенскому об отношении Корнилова к вопросу о восстановлении монархии, а сама села в поезд, идущий в Москву, где меня пригласили провести смотр женского батальона, организованного по тому же образцу, что и мой. Уже много таких батальонов формировалось по всей России.
Когда я приехала в казармы и увидела полторы тысячи девушек московского батальона, то чуть не упала в обморок от их внешнего вида. Почти все они были накрашены и одеты не по форме – кто во что горазд, носили туфли и модные чулочки и вели себя фривольно. Вокруг вертелось много солдат, и их обращение с девушками было возмутительным.
– Это что у вас здесь такое, – закричала я в отчаянии, – дом терпимости? Вы же позорите армию! Я бы немедленно распустила ваш батальон, и, поверьте, постараюсь, чтобы вас не отправляли на фронт!
Разразилась буря протестов.
– Ах вот как! Это что ж такое – назад к старому режиму? – завопило сразу несколько возмущенных голосов.
– О чем это она? О дисциплине? Опять муштра? Да как она смеет так с нами разговаривать? – кричали другие.
Вмиг я оказалась в тесном окружении толпы озлобленных солдат, угрожавших мне расправой. Сопровождавший
Тем временем мой провожатый делал все, что в его силах, успокаивая негодовавшую толпу, которая вскоре разрослась до тысячи человек. Кольцо окружения сжималось все больше и больше, и я уже готовилась прочитать последнюю молитву. Один грубиян пнул меня ногой, и я упала. Другой каблуком сапога надавил мне на спину. Еще минута, и я стала бы жертвой самосуда. Но Господь миловал: Верховский прибыл вовремя. Решительные действия генерала заставили толпу расступиться. Он что-то сказал солдатам, и его слова произвели магическое действие. Я была спасена.
Из Москвы я отправилась на фронт, и, когда мои девушки увидели меня, радость была всеобщей.
– Наш начальник вернулся! – пели они хором и танцевали вокруг меня.
В мое отсутствие им приходилось туго, но, к сожалению, я с ними не долго оставалась. Уже в день моего прибытия вечером пришла телеграмма от генерала Корнилова с требованием немедленно явиться в штаб армии. Я без промедления выехала и встретилась там с главнокомандующим и Родзянко. Мы все втроем отправились в Петроград, к Керенскому. Это было накануне большого Государственного совещания в Москве, которое открылось 28 июля.
Во время поездки Корнилов рассказывал о своем детстве. Он родился в Монголии в семье русского отца и матери-монголки. Условия жизни в Центральной Азии пятьдесят лет назад были такими, что приходилось свыкаться с любыми тяготами. Именно там Корнилов воспитал в себе презрение к опасности и развил страсть к приключениям. Отец дал ему хорошее образование, поскольку был состоятельным человеком. Сам он, кажется, занимался торговлей скотом в приграничных районах, но, благодаря своим незаурядным способностям и невероятному упорству, достиг высокого положения. Не столько по книгам, сколько в результате общения с самыми разными людьми он научился говорить на десятке местных языков и наречий. Короче говоря, Корнилов не был аристократом ни по происхождению, ни по воспитанию. Знание людей и военного искусства он приобрел исходя из собственного жизненного опыта. Он умел находить общий язык и с крестьянином, и с рабочим. Будучи сам отчаянно храбрым, Корнилов любил русского солдата-крестьянина за его презрение к смерти.
По прибытии в Петроград мы все трое отправились в Зимний дворец. Корнилов вошел в кабинет Керенского первым, оставив нас в приемной. Ждать пришлось довольно долго. Корнилов оставался с Керенским при закрытых дверях целых два часа, и до нашего слуха доносились отголоски той бури, которая разразилась в кабинете Керенского. Когда главнокомандующий наконец вышел, его лицо пылало.
Затем пригласили нас с Родзянко. Керенский был явно возбужден. Он упрекнул меня в том, что я выполнила его поручение не так, как он просил, и все сделала не так, как требовалось.