Батраки

Оркан Владислав

— Горский!

— Живо!

— Не отставай!

— Держись!

Восемь елок — вот и сад, Кто подскочит — тот и хват! Гоп! Гоп!

Стремительно мчится людской поток, пенится и бурлит… Бешеный ритм захватывает зрителей, вот уж и они пошли притопывать… Дети не могут устоять на месте, начинают кружиться… Кажется, хата пустилась в пляс. Дребезжат стекла, скачет пол — все так и ходит

ходуном… Жизнь! Бьется, пульсирует в жилах кровь! Раздуваются ноздри, вздрагивают губы… Искры мечут глаза… Пляши доупаду!!

Безумие охватило людей. Горячей волной обдает лица. Душит накаленный воздух… Безумие! Сладостно дурманящий круговорот…

Треск — лопнула струна. Все вдруг остановились — над пропастью… Очнулись, едва замолкла скрипка.

— Что случилось?

— Да видите…

Все усаживаются куда попало. С трудом переводят дыхание… Многие выходят на улицу. Начинаются разговоры… Гомон нарастает… Слышится шопот… смех… Старики вперемежку с молодежью снова пьют и толкуют.

Козеру Собек встретил за стойкой. Старик тут сидел уже с утра.

— Опять вас сюда привело? — спросил Собек.

— Э, Собусь! Это целая история… Поди-ка, я тебе расскажу.

— Некогда мне!

— Вот беда! А то бы ты узнал…

— Да вы же зареклись ходить в корчму!

— Ни от чего, сынок, зарекаться нельзя! Чему суждено быть, то и будет…

— Я понимаю! — перебил Собек, желая поскорей отделаться от старика.

— Поймешь, сынок, когда я тебе расскажу. Что, не видал ты тут моей Ганки?

— Вы ей отец, вы за ней и смотрите! — с издевкой ответил Собек и отошел от него.

— Гордый малый, — буркнул вслед ему Козера. — Мало будет Ганке от него радости… Ну, на все воля божья! Зысель, — повернулся он к корчмарю, — дай-ка мне этого поношения господня…

Зысель подал стопку горькой. Старик опрокинул ее и погрузился в благочестивые размышления…

В корчме поднимается гомон, раздается громкий смех. Старики и молодые — все веселы и довольны.

Посреди горницы кружится какая-то бабенка с любым, кто подвернется ей под руку, притопывает и поет:

Муж мой — дед убогий, Этакого милуй… Призри его, боже, Убери в могилу…

А у стойки глухой ее муж на радостях, что такая у него хорошая баба, снова подносит по чарке собравшимся кумовьям.

Музыканты, примостившиеся на лавке у окна, едва успевают угощаться — столько народу их потчует… Первый среди них старый Гзица — скрипач знаменитый! Покуда сможет скрипку удержать в руках — не выпустит ее. Рука у него до того наловчилась, что смычок так сам и ходит… Только было б кому петь!.. Такт Гзица отстукивает ногой и уж не собьется ни на осьмушку… Всякий напоет ему вполголоса что кому нравится, а он сразу без ошибки сыграет. Проведет смычком по струнам, сам притопнет

и, весело подмигивая, подбивает людей потанцовать.

Прибежал сюда и Войтек. Смотрит в окно, а зайти в горницу боится. «Эх, кабы не отец!» — думает паренек.

Однако не утерпел. Влез на окно и шепчет Гзице на ухо:

— Сыграйте-ка это:

Побожился тато, Что волов мне купит, А еще божился, Что меня излупит!..

Старый Хыба заметил его.

— Вот ты где, прохвост!

Но пока он проталкивался к окошку сквозь густую толпу, Войтка уже не было…

В эту минуту в корчму вошел Юзек.

Сразу его обдало жаркой духотой. Он поискал, где бы сесть, чтоб его не видели, а ему бы можно было поглядеть на людей вблизи.

Вдруг музыка заиграла плясовую. Пары начали строиться. Раззадорило и Юзка, он сбросил хазуку и встал, высматривая себе пару…

В толпе его заметил Собек, а он должен был вести танец. Парень бросился к музыкантам.

— Я с нищими танцовать не стану! — закричал он грозно.

— Правильно! — рявкнул Хыба. — Только батраков тут нехватало! Побирушек проклятых!

— Сукины дети!

Шум поднялся, суматоха… Сначала никто не понимал, что случилось. Думали — драка.

Юзку кровь ударила в голову, ярость сдавила горло.

— Что же, корчма… для богачей? — наконец выкрикнул он.

— Да уж не для батраков! — засмеялся Хыба, а за ним и остальные.

— Псы поганые… — буркнул Юзек.

Была минута, когда, не помня себя, он готов был броситься на всех, бить, кусать, рвать в клочья… Однако он во-время спохватился, что не сладит. Их вон сколько, а он один.

Накинув на плечи хазуку, он выбежал прочь.

— Коз тебе пасти, а не танцовать! — летело ему вслед, и смех гнал его в поле.

— Псы поганые! — погрозил он кулаком. Стыд и негодование сжимали ему горло; то жар, то холод, поминутно сменяясь, сковывали его тело.

Постояв на морозе, Юзек пришел в себя.

«Бежать, бежать на край света! — было первой его мыслью, когда он так стоял, посреди дороги, ведущей в Конинки. — Не видеть больше этих людей, не слышать насмешек… Бежать, скрыться от них как можно дальше!..»

Он быстро шел, то останавливаясь, то шатаясь, как пьяный. Потом снял шляпу, утер пот и долго стоял с непокрытой головой на ветру…

«Или, правда, уехать, — продолжал он раздумывать, — найти работу и до тех пор ее не бросать, пока не заработаю столько, что смогу сказать им: „Смотрите! И я не хуже вас, а то и лучше! Своими руками я добился того, что вам отцы ваши оставили… Вот теперь посмейтесь-ка надо мной, вы, богачи!“»

Мысль эта не покидала его. Она поразила его мозг, кипевший возмущением, возвращалась снова и снова, вытесняя другие. Наконец она захватила его целиком.