Батраки

Оркан Владислав

— Идите, садитесь! — позвала она, доставая ложки с полки..

Все задвигались. Зоська подбежала первая. Юзек перекрестился и уселся с краю. Один Войтек не садился.

— Иди и ты, Войтусь! Чего ты пятишься?

— Ешьте!.. Я не буду…

— Видали! Голодный ляжешь спать? — прикрикнула на него Маргоська. — Садись сейчас же!..

Войтек послушался, не заставляя себя долго упрашивать. Несколько минут все ели молча. Мать с любовью смотрела на Юзка.

— Устал?

— Еще бы! Вы как думаете? С утра ведь…

— Ну, — как тебе сегодня

работалось?

— Да так, ничего… Ездили мы на Трубач, на самую верхушку. Дорога плохая, не дай бог!..

— Скоро свезут?

— К зиме; уже немного осталось…

— Вконец оголили горы.

— Что делать? Так графы хозяйничают.

— Боже мой!

— Сухого прутика не останется — все оберут…

— Топить будет нечем…

— Кто об этом думает!

— И поблизости нет нигде… На подстилку и то не соберешь. Я все тревожусь: что буду зимой подстилать козам. Пошла я было на лесопильню; возьму хоть, думаю, опилок…

— И чего вы туда ходите? — буркнул Юзек.

— Да ты слушай… Наберу, думаю, в холстинку: будет, когда понадобится, хоть на раз подкинуть… Какое там! Не пустил он меня на лесопильню…

— Кто?

— Старый Хыба, то есть Войтков отец…

— И не дал?

— Конечно, не дал. Изругал меня, облаял, так и ушла я ни с чем…

— Вот старый волк! — проворчал Юзек и положил ложку.

— Поешь еще!

— Неохота… Только напрасно он забывает, что все до поры до времени сходит с рук! Мошенник, старый леший!..

— Вот, вот… Сказал, что выгонит нас, что…

— Уж очень он разошелся! И на него придет еще черед, хоть он и богач!

Опрокинув табуретку, Юзек встал из-за стола и тяжело опустился на лавку у окна.

— А ты, Войтусь, отцу не пересказывай, что мы тут про него говорим… — спохватилась Маргоська.

— Не бойтесь! — важно ответил мальчик. — Да хоть бы я и сказал, он не поверит.

— Ты чего же не ешь?

— Не хочу… Опять мне спать не даст…

— Что?

— А меня, чуть я побольше поем на ночь, все что-то душит во сне.

— Богач проклятый! Скряга! — бормотал Юзек у окна.

Мать вымыла ложки в миске и помои выплеснула в ведро.

— Ну, пора спать. Ты, Войтусь, где ляжешь?

— Я? Да где попало.

— Оставайся у нас. Ляжешь с Юзком или с Зоськой. А не хочешь, на лавке тебе постелю, вот и выспишься.

— Нет, крестная! Пойду я, залезу в сарай за током. Утром меня нескоро найдут, я и высплюсь…

Говоря это, он обнял «крестную» и убежал.

— Завтра приду со скрипкой! — крикнул он из сеней.

— Приходи! — выбежала за ним Зоська. — Смотри не забудь!

— Не забуду! — донеслось с ручья.

— Зоська, прочитай молитву, и ложись, — позвала ее мать. — А ты, Юзусь, разувайся, пора уже…

— Завтра праздник, — сказал Юзек.

— В костел надо итти.

— А кто пойдет?

— Ступай ты к обедне… Я бы пошла, да мне не в чем…

— Я пойду, я! — просила Зося.

— Ты читай молитву! Слышишь?

Через минуту все трое спали как убитые.

Наутро

позавтракали чем бог послал и после долгих споров порешили на том, что сказала мать.

Зоська погнала коз в молочай, матери нечего было надеть, и она осталась дома, а Юзек собирался к обедне.

— Поторапливайся, время бежит, — подгоняла мать. — Грех опоздать на проповедь в костеле.

Юзек обул керпцы, натянул белые суконные штаны.

— Дайте мне рубашку!

Мать сняла с колышка чисто выстиранную, выкатанную вальком сорочку и подала ее сыну. Поверх нее Юзек надел белую безрукавку и накинул на плечи хазуку [8] .

— Ну, я пойду!

8

Хазука — короткая сермяга с рукавами, из грубого коричневого сукна, которую носят горцы.

— Не задерживайся по дороге и не сиди там долго… да помолись и за меня! — прибавила мать, когда Юзек выходил из сеней.

Перемыв после завтрака миски, Маргоська подмела глиняный пол и села у окна. Долго она сидела, погрузившись в тихое раздумье, пока не стало ее клонить ко сну. Она поднялась, взяла четки и вышла из хаты. Тут она уселась на высоком пороге, обернувшись лицом к воде. Потом перекрестилась и зашептала первую молитву. Шептала наизусть, за первой вторую и третью, а мысли — самые разные — проносились у нее в голове. Видит она: люди идут вниз, за ручей… к обедне идут, ближние и дальние, идут со всех сторон… Пошла бы и она с ними помолиться пречистой деве… Да ничего не поделаешь. Нечего ей надеть… нечего… а в лохмотьях зазорно предстать перед господом богом, да и грех это немалый… Иисус Христос, может, и простил бы ее, не отверг, а вот люди — с ними-то хуже, куда хуже… Пойдут шушуканья, смешки…

— Богородица дево, радуйся… — громче повторяет она, чтобы развеять нахлынувшие мысли.

Все уже спустились в долину, и не видно ни живой души… Даже голосов уже не слышно, такая тишь!.. Только вода журчит по камням, пенится и шумит… Не отдохнет, не затихнет, а все бурлит, бурлит…

«И откуда ее столько набралось? — думает Маргоська. — И день, и ночь — все бегут… волна за волной… безустали… Текут себе в море по низинам… Боже мой! И как это ты дивно устроил!.. Такой громадный мир! И столько чудес в этом мире…»

— Во имя отца и сына… — крестится она чуть ли не в десятый раз, стараясь отогнать непрошенные мысли.

Но они сами налетают, словно рой шмелей. Она читает молитву за молитвой… перебирает четки, а перед ней журчит вода в ручье… Шум доносится до нее, убаюкивает, путает молитву, нарастает и теряется вдали… и все шумит вокруг… и все несутся волны как одержимые…

«Боже мой, — думает Маргоська. — Течет вода в море, течет… И уходит жизнь, уходит… А время летит — день за днем, год за годом… не остановишь его»…