Батыево нашествие. Повесть о погибели Русской Земли
Шрифт:
– Кто это тут у нас так сердито пыхтит, а? – с улыбкой промолвил Моисей, возвышаясь над связанной сестрой и поигрывая своим вздыбленным мужским достоинством. – Кто это так злобно сверкает карими глазками, а?.. Ба! Да это же Саломея-паскудница, дочь скряги Пейсаха! Ну надо же, до чего изменчива судьба у гордячки Саломеи! Было время, когда эти роскошные груди и ляжки мог ласкать только боярин Бронислав, а ныне их тискают дикие мунгалы. – Склонившись над Саломеей, Моисей с силой мял пальцами ее упругую грудь, касался ее живота и внутренней поверхности бедер. Затем Моисей прикоснулся к лону сестры,
Моисей уверенно и сильно вогнал свое затвердевшее естество в лоно сестры, наслаждаясь ее беспомощностью.
Саломея видела совсем близко над собой злорадное лицо Моисея, который орудовал своим жезлом с таким напором, словно хотел пронзить ее чрево насквозь. Саломее захотелось плюнуть в глаза брата, преступившего самый строгий христианский запрет, но она не могла этого сделать, поскольку во рту у нее была веревка. Этой же веревкой были спутаны и руки Саломеи.
Насилуя сестру, Моисей злобно шептал ей прямо в лицо, напоминая про горсть серебра, которую Саломея пожалела для него в свое время. За свою тогдашнюю жадность, молвил Моисей, Саломея теперь обречена расплачиваться позором и унижениями.
После Моисея со связанной Саломеей поочередно совокупились два скуластых потных нукера. Саломея не понимала, о чем разговаривает с нукерами Моисей, но она догадалась по выражению их лиц, что таким образом ее злопамятный брат вознаградил этих двоих мунгалов за оказанную ему помощь.
Освободив от пут измученную и униженную Саломею, нукеры поспешно удалились из юрты, вместе с ними ушел и Моисей.
Вернувшийся в юрту Терех застал Саломею плачущей. Она сидела возле очага полуодетая, с растрепанными волосами, со следами веревок на запястьях.
Терех развел побольше огонь в очаге и хотел было утешить Саломею, но нарвался на оскорбления с ее стороны.
– Трусливое ничтожество! – выговаривала Тереху Саломея, с презрением глядя на него из-под вьющихся локонов, упавших ей на лицо. – Тебе впору убирать объедки и собирать хворост. Какой ты воин, ты – жалкий трус! Братец мой – мерзавец, и ты такой же. Собачье отродье! Лизоблюд несчастный!..
Терех сокрушенно качал головой, слушая Саломею и подкладывая поленья в огонь. По его давно не бритому лицу было видно, что он сам такого же о себе мнения и презирает себя за это не меньше Саломеи.
Выговорив всю свою обиду и злость, Саломея как ни в чем не бывало обратилась к Тереху:
– Что делать-то будем, Терех? Как будем выпутываться из этой беды?
– Терпеть надо, Саломеюшка. Терпеть и ждать! – ответил тот. – Мунгалы настроены идти до Владимира и Суздаля, а в тамошних землях князья посильнее, и рати у них многочисленнее рязанских. Как разобьют русские полки татар, так и закончатся наши с тобой мучения.
Глава одиннадцатая. Шаман Судуй
Моисей узнал от Тулусун-хатун, что Батый приказал хану Кюлькану, а также Урянх-Кадану и Гуюк-хану, чьи тумены тоже выступили в авангарде, повсюду искать княгиню Евпраксию. Батый потребовал разыскать Евпраксию, где бы та ни скрывалась,
Тумен хана Кюлькана, выступив от Рязани, продвигался на северо-запад по льду Оки. Установилась морозная погода, поэтому лед Оки затвердел настолько, что выдерживал тяжесть идущих колонной многих тысяч всадников, табуны запасных лошадей, отары овец, груженных поклажей верблюдов и скрипучие неповоротливые татарские повозки, запряженные быками и лошадьми.
Конные отряды Урянх-Кадана и Гуюк-хана рыскали по притокам Оки, по рекам Воже и Мече, разоряя села и городки на своем пути.
Добравшись до сожженного Ожска, хан Кюлькан дальше повел своих воинов лесными дорогами к Перевитску. Близ Ожска река Ока круто поворачивает на север, огибая холмистую возвышенность и делая изрядную петлю. Хан Кюлькан, сверяясь со своей картой, решил сократить путь своего войска до Перевитска, избрав прямую дорогу через лес.
Перевитск являлся уделом Олега Красного, угодившего в плен к татарам в битве у Черного леса. В Перевитск сбежалось много смердов из окрестных деревень, которые надеялись отсидеться за бревенчатыми стенами городка.
Хану Кюлькану пришлось взять Перевитск в осаду, поскольку захватить его с налету татарам не удалось. Отражая приступы татар, защитники Перевитска лили сверху на головы осаждающих кипящую смолу. Гнать впереди себя на крепостную стену пленных русичей татары не могли, так как множество пленников, лишенных теплой верхней одежды, попросту замерзли в пути. Телами невольников, умерших от холода, был отмечен путь орды Кюлькана от Рязани через Переяславец и Ожск до Перевитска.
Хан Кюлькан слал гонцов к Урянх-Кадану и Гуюк-хану, прося у них помощи, но те явно не стремились помогать молодому Батыеву дяде, стремясь выйти по льду реки Осетр к Ростиславлю.
В один из последних дней уходящего декабря в стан хана Кюлькана под Перевитском прибыл военачальник Бодончар с сотней конных воинов из тумена Урянх-Кадана. Этот небольшой отряд сопровождал сани, запряженные тройкой лошадей. В санях находился длинный дощатый ящик, в котором лежало тело княгини Евпраксии, завернутое в ковер и засыпанное колотым льдом.
Бодончар сказал хану Кюлькану, что Урянх-Кадан досадует на то, что ему не удалось взять Евпраксию живой, поэтому он не смеет сам передать тело княгини Бату-хану, а просит сделать это хана Кюлькана. Урянх-Кадан надеется, что хан Кюлькан, пользующийся расположением Батыя, смягчит его возможный гнев при виде мертвой Евпраксии.
Когда Бодончар и его люди уехали, хан Кюлькан и его приближенные открыли ящик и вынули из него тело Евпраксии. Угодливые руки слуг развернули темно-красный хорезмийский ковер, открыв взору хана Кюлькана обнаженную молодую женщину с маской смерти на красивом, очень бледном лице. Длинные светло-золотистые волосы мертвой княгини были распущены и тщательно расчесаны. Евпраксия казалась спящей, ее глаза были закрыты, посеревшие уста были плотно сомкнуты.
Хан Кюлькан, присев на корточки подле безжизненной княгини, долго разглядывал ее всю, словно хотел запомнить на всю жизнь прекрасный облик жены Федора Юрьевича, покончившей с собой, дабы не оказаться в неволе у татар.