Батюшка сыскной воевода. Трилогия.
Шрифт:
— Возражаю, — хрипло выдавил я. — Вернитесь в гроб.
— А не то? — игриво продолжила она, клацнув зубами едва ли не перед самым моим носом.
— Стрелять буду, — предупредил я, срывая с плеча тлеющий погон.
Как она расхохоталась... Я никогда — ни раньше, ни потом — не слышал более самодовольного и противного смеха! Мне было нечего терять, тяжёлая пищаль качалась в руках из стороны в сторону...
— За Ягу, за Митю, за... — С третьей попытки порох вспыхнул, и отдачей от выстрела меня едва не свалило с ног.
Карга расхохоталась ещё громче, но... что-то вспыхнуло двойною искоркой у неё в брюхе. Смех
Утро. Солнышко щекочет нос. Петушиный крик, как же я рад его слышать! Получается, что есть жизнь после смерти! Медленно раскрыв глаза, я с удивлением обнаружил себя в нашем временном доме, на знакомой лавке, и тихий Назим, напевая что-то азербайджанское, пришивал к моему выцветшему кителю новый погон.
— Никитушка, — раздался скрипучий голос Яги. — Встал, что ли, сокол наш ясный? А мы уж не будили, дай, думали, хоть выспится сыскной воевода...
Я едва не заревел от умиления. Бабка, чуть поцарапанная, с перевязанной ногой, на костыле, но ЖИВАЯ, осторожненько присела рядом.
— Ты уж не серчай на меня, дуру пенсионную. Ить как я не догадалася, что Кощей об обычной жемчужине речь вёл. Жемчуг-то речной, он и песчинка, и перламутр, стало быть, и солнце, и луна, и земля в нём есть, и в воде растёт... А ты хитёр, прознал, да со мною не поделился? Ну да ништо, вам, молодым, слава нужнее.
— Как Митька? Как остальные? Как... — порываясь встать, забормотал я.
— Да живы все, — спокойно кивнула наша эксперт-криминалистка. — Кого помяло, кому почки отбило, руку-ногу повывихнуло, но покойников-то и нет! Разве жену Кощееву уж не в один гроб не сложишь — разнесло по ветру пылью мокрою... Так ить её, злыдню, и не жалко!
Через пару часов наша горница ломилась от гостей. Пришло едва ли не всё село плюс: дьяк со Шмулинсоном, кузнец с дочкой, Митя с мамой. Еремеев со стрельцами — все сидели у нас, празднуя победу, и ещё пару соседских столов пришлось вынести во двор. Кстати, таинственным частушечником оказался... сам староста! Ни за что бы не подумал, солидный мужик, должность, семья, дети, а нате вам — поэт!
Ой, от смеха не дышу, На одной ноге пляшу! За милицию родную Водку пью до мандражу!В общем, мы гудели до вечера, несмотря на то что без бинтов ходил один я. Повезло. Бывает же такое, два взрыва, царапины, ожоги, но ничего серьёзного. А вот все прочие, поголовно, хвастались боевыми ранами, белыми перевязками, двойными костылями, перемотанными головами и ногами в свеженаложенных шинах. Эдакая лихая русская пьянка в прифронтовом госпитале. Вот бы Олёна увидела меня в таком «загипсованном» обществе... Типа отдых в тихой деревне, ага!
Уже поздно вечером, когда все разошлись по домам, наша бессменная троица села подвести итоги этого путаного дела.
— Ну что я скажу, сослуживцы... Кощею мы вдругорядь нос утёрли — и сами живы, и от супруги евонной мир избавили. Не вернуться ему к нам царём-освободителем, сами распрекрасно управилися...
— Что с близнецами? — спросил я.
— Жить
— А пауки?
— И впредь будут энту избу на отшибе сторожить, как со времён давних привыкли. Не след людям случайным могилу Карги-Гордыни видеть, мало ли какое-сякое колдовство там у гроба осталося...
— Алекс Борр на месте?
— А то, — подал голос Митяй, баюкая перемотанную руку. — За ним стрельцы бдят, завтра же в царёву канцелярию под арест отправят. Ужо получит своё, преступный элемент... Каторга по нему аж изрыдалась вся!
— Я тоже намерен вернуться в Лукошкино, может, завтра и махнём с еремеевцами? — прямо предложил я.
— Отчего ж нет, — охотно согласилась Яга. — В родной терем пора, на своей печи кости греть поприятнее будет.
— А это... нельзя нам так сразу-то... — неожиданно засуетился наш младший сотрудник. — Ить мы же не всё доделали, вона дьяк жаловался, будто бы в доме мышкинском нечистая сила завелась. И день и ночь по комнатам запертым стучит да стонет...
— Да тьфу на тебя, любопытного, — жутко смутилась бабка. — Не сила энто нечистая, а сам боярин. Лекарствие я ему дала обещанное, вот и... стук да стоны! А двери, ясное дело, от таких, как дьяк, запирать надо.
— Ну, тогда домой?
— Не могу я, Никита Иванович... я жениться обещал. Остаюся я.
Яга молча встала и начала убирать посуду. По справедливости, и вправду рассуждать больше было не о чем. Они оба молодые, деревенские, внешне составят достойную пару, а работа в селе всегда найдётся. Я-то ведь сам тоже скоро женюсь, чем он хуже... Да и Маняша хорошая девушка. Наша, милицейская.
— Никита Иваныч! Бабуля! — Митька широко улыбнулся. — Да будет вам, шуток, что ль, не понимаете... Повременить мы договорилися, чувства проверить, гороскоп брачный составить!
— Я те шас пошучу, — раздельно процедила бабка, берясь за помело.
Глядя на их радостную беготню по всей горнице, я привалился спиной к тёплой печке и благодушно пожелал сам себе «спокойной ночи»...
P. S. Сюрпризы нас ждали в родном отделении. Вот хоть не уезжай, ей-богу. И, главное, от кого! От надёжи-государя, царя-батюшки, чтоб его, всеми любимого...
Игорь ЧЕРНЫЙ
ГРОБ КАЧАЕТСЯ ХРУСТАЛЬНЫЙ...
Одной из характерных черт творчества Андрея Белянина является интертекстуальность, что, впрочем, симптоматично для времен постмодернизма. Обращаясь к чужому тексту, писатель расширяет границы своего собственного, расставляет для читателя определенные маяки-ориентиры, подсказывая ему, как именно следует понимать произведение. Для астраханского фантаста неизменным кладезем реминисценций является фольклорно-сказочная стихия. Оно и неудивительно, потому как большая часть созданного писателем относится к сказочному жанру. Взять хотя бы его знаменитую трилогию «Меч Без Имени», а также «Джека Сумасшедшего короля», обыгрывающих сюжеты западноевропейских сказок. Или «Багдадского вора» с «Посрамителем шайтана», опирающихся на мир «Тысячи и одной ночи». Ну и конечно же самый популярный среди читательской аудитории цикл «Тайный сыск царя Гороха», уходящий корнями в национальный русский фольклор.