Байкал
Шрифт:
– Не обижай меня, радуй глаз красой своей чудесной…
Она улыбалась и не противилась, надевала и монисто, и ожерелья, и браслеты, и кольца на виски, и серьги, а уши-то только богатые и знатные женщины прокалывали под серьги, простые височными кольцами довольствовались.
Вот и качались у её лица эти украсы все, а я радовался, любуясь ею. Ни разу с таким удовольствием никого не одаривал.
Я взял у неё из рук тяжёлую корзину с мокрым тряпьём, подержать, пока она станет вешать на верёвку, что я протянул через двор от сараев до амбара.
– Брат
И тянули, смеясь и играясь, потому что я всё норовил проказничать. Так и проходили наши дни. Я сидел над записками и книгами, занимался скотиной, охотился, в том она тоже помогала мне, стреляла из лука метко и нож могла метнуть. Сказывала на моё удивление, что её учили, и она училась с прилежанием. Как и всему остальному.
– Только копьём не овладела я, для копья рука маловата у меня и слаба…
Всё могла и всё делала Аяя. Только что не ткала, для того нужно было кросно, но мне не хотелось везти сюда ещё и громоздкий станок, я просто покупал готовые ткани и меха.
И уборкой занималась каждый преднедельник, отчищала весь дом песком. Так, что изба и даже клеть стали светлыми, белыми. Однажды после очередной уборки, утирая со лба пот локтем, потому что ладони были мокрые, она, оглядываясь по сторонам, сказала мне, только вошедшему со двора:
– Ежли белил купил бы, мы бы тут с тобой красоту навели бы, и скоблить всякую неделю не пришлось бы. А, Огнь? Али в скалах добыть можно, тута есть, я читала.
Я засмеялся, снимая шапку и зипун у двери. И разуться пришлось, чистота такая, толстые чеготья отлично заменяют обувь дома. На дворе я от весенней грязи досок настелил, а вот по лесу навешал на сапоги грязи, комками… Подумав, я выставил сапоги за дверь, в сени, после выйду, отчищу.
– Читала она… – пробормотал я, проделывая всё это. И, выпрямившись, пригладил волосы, выбившиеся немного из-под шнурка. – Вот это да… Вот, что чудная ты девка, сразу я понял, но, чтобы настолько… Что, про богатства несметные горные наши читала? Ещё про что?
– Так интересно, Арюша! И загадок столько хочется разгадать, одну раскрываешь, а там за отгадкой ещё сонм новых загадок притаился! – сверкнув жадными глазами, сказала она. – Вот ты за столько сотен лет всё изучил, поди, всё ведаешь?
Я улыбнулся:
– Всего, наверное, нельзя. Так что ещё ведаешь?
– И золота здесь в скалах, сколько хошь. Серебра вот нет, – ответила Аяя, как ни в чём, ни бывало.
Нет, не может она быть обычной девушкой. И в руках всё спорится, как ни у кого, и книги все перечитала и у меня, и во дворце немало.
Я посмотрел на неё, садясь на лавку у двери, чтобы по мокрому полу не следить, ради неё я ковров навёз, и все лавки в избе мы застелили ими.
– Краски привезу. Разукрасишь стены?
Она засмеялась, радостно взглянув на меня, и хлопнула в плечо:
– Вот
Что думаете? Привёз я красок и в скалы вместе мы сходили, малахиту нашли, медных окислов зелёных, как смарагд, Аяя прямо загорелась, увидев их.
– Ворванью разведём, али льняным маслицем и будет краска лучше покупной!
И ведь развела, и, устроившись с плошками с краской и кистями, что сделала сама, сказав, что видала, как «малевали художники» во дворце, взялась за дело.
К лету окончательно преобразилась моя трёхсотлетняя избушка, превратившись из старого, серого от старости, хотя и отчищенного в последние месяцы строения, в расписную шкатулку. Тут появились и завитки с цветами с золотыми лепестками, и птички, нарисованные с таким мастерством, что казалось, сей же час и зачирикает, крылышками взмахнёт и взлетит. И узорами, и украсами, каких я не видал раньше, но какие она и на рубашках мне и себе вышивала.
Вот и сегодня возле лампы сидела, потому что на дворе темень весь день, без лампы в дому совсем тьма. Я подошёл к ней, заглядывая на её рукоделие.
– Это что? – спросил я, увидев удивительный узор.
Она подняла голову, улыбнувшись:
– Это солнышко, вот лучи, видишь, загибаются, как оно по небу катится колесом, – отвечала она, сама любуясь своей работой.
– А это? – указывая на звёздочки, спросил я, глядя какой замысловатый узор она выложила стежками и теперь идёт по нему быстрой ловкой иголкой.
Днесь ужасная непогода, прямо буря разразилась, пришедший сиверко так мотал ветви деревьев, так пригибал к земле, совсем поклепло, обламывал и бросал их обломки на двор, на крышу, в ставни, что мы и на двор не ходили сегодня, я только добежал до хлева, проверить, как скотина, и вернулся назад, наносил ещё только воды из колодца, чтобы запас был.
Она подняла голову, волосы уже можно в короткую коску сплести, хотя пряди ещё выбивались по сторонам, делая её такой красивой, что и в сказке не сказать…
– Снежинки, Огонёчек, не узнаёшь? – и улыбнулась. – И… звёзды на небе, что ты изучаешь, когда в небо зришь ночами, – она улыбнулась. – Хоть бы и мне когда позволил? Те самые звёзды, что меня к тебе вели, к спасению, светили на дорогу. Волшебные, баальные звёзды, как Алатырь… А ещё матушка и батюшка тоже…
Вот тут я окончательно обомлел:
– Как это «вели»? – проговорил я, холодея.
И улыбнулась сама себе или мне, или своему рукоделью.
– Егда я бежала через лес сюда, всю дорогу видела ясно, хотя, я помню, луны не было в ту ночь, а вот звёзды… – она говорила просто, будто рассказывала, как уху варила давеча. – Я будто сразу знала, куда бежать, где спасение, как дорога высветилась передо мною, только не перед глазами, а… в сердце… И… со мной рядом всё время были моя матушка и батюшка. И из дворца, из каморы запрятанной, где меня изверги держали, вывели, подсказывали путь, а там запутанно у нас во дворце-то, ох, сколько плутать можно. Бают, что и терялись люди совсем… А они вывели. Иначе не спаслась бы я…