Байки кремлевского диггера
Шрифт:
Well, show me the way to the next whiskey bar!
Oh, don't ask why, oh don't ask why!
If we will don't have the next whiskey bar -
I tell you, I tell you, I tell you we must die!!!
И весь дружный трудовой коллектив сразу же знал, куда ему следует направляться. * * *
В Известиях же меня встретили бесконечные угрюмые коридоры, построенные как будто специально для того, чтобы захватчики
Мой коллега из Русского Телеграфа Владимир Абаринов сразу же опытным путем установил, что капсула пневмопочты по размеру и по форме больше всего подходит к единственному предмету – бутылке водки. Так пневмопочту с тех пор и использовали.
Весь этот замшелый антураж прекрасно дополнялся цитатой Ленина, высеченной громадными буквами на стене огромного, холодного, каменного зала перед приемной главного редактора – ГАЗЕТА – НЕ ТОЛЬКО КОЛЛЕКТИВНЫЙ ПРОПАГАНДИСТ И КОЛЛЕКТИВНЫЙ АГИТАТОР, НО ТАКЖЕ И КОЛЛЕКТИВНЫЙ ОРГАНИЗАТОР. Зал этот, кстати, мы между собой иначе как расстрельным двориком и не называли.
И несмотря на то что новым главным редактором, которого Потанин посадил руководить газетой, стал довольно молодой человек – Михаил Кожокин (который до этого был даже не журналистом, а банковским клерком – руководил работой Интерроса по связям с общественностью и СМИ), однако, едва вселившись в аджубеевский кабинет, он немедленно пообещал известинцам сохранить все их прежние традиции.
С идентификацией начальства в Известиях у меня как-то сразу не задалось.
На первой же летучке я случайно оговорилась и обратилась к главному редактору по имени его гораздо более известного в то время брата – аналитика Евгения Кожокина:
– Можно один вопрос, Женя?
– М-можно, – слегка заикаясь от смущения, ответил Кожокин. – Только я не Ж-женя, а М-миша.
А однажды я столкнулась при входе в служебный подъезд Известий с их бывшим главным редактором, Василием Захарько, которого Потанин разжаловал в заместители Кожокина. Думала я в этот момент, как всегда, – о своем, о девичьем. В смысле, о Кремле. И так крепко, видно, думала, что когда со мной вдруг поздоровался Захарько, я приняла его (из-за легкого внешнего сходства) за президентского референта Андрея Вавру.
– Ой, здравствуйте! А что это вы тут у нас делаете? – живо поинтересовалась я у Захарько, думая, что это Вавра.
Бедный Захарько, которого тогда мучили совсем другие мысли – о личных карьерных неприятностях, просто опешил:
– Что это вы имеете в
– Как?! А что это вы у нас в редакции собираетесь делать? – изумилась я до крайности, продолжая думать, что беседую с кремлевским чиновником.
Тут уж несчастный Захарько просто совсем сник, явно решив, что я знаю о его дальнейшей карьерной судьбе что-то такое, чего ему самому еще не сообщили.
К счастью, я быстро начала задавать ему (как Вавре) какие-то вопросы о Кремле, и он, с огромным вздохом облегчения, представился:
– Лена, да вы меня просто не узнали! Я – Захарько. Вы меня, наверное, за кого-то другого приняли?
– Ой, простите… – смутилась я. – Лучше вам даже и не знать, за кого я вас приняла…
Впрочем, новый главный редактор этой газеты со славными традициями, в свою очередь, наоборот, отнесся ко мне очень тепло и сразу же по достоинству оценил мой журналистский дар.
– Я хочу вам предложить соавторство, – заявил мне Кожокин. – Дело в том, что мне всегда очень хотелось писать, но Бог таланта не дал. А у вас, Леночка, это как-то так лихо получается! Вот я и хочу вам предложить писать статьи вместе: мысли – мои, а талант – ваш…
Я, разумеется, сообщила, что у меня и своих мыслей хватает. Оказалось, это был неправильный ответ в известинской викторине. С тех пор мои собственные статьи все реже и реже стали публиковать на полосах этой уважаемой газеты.
Я жила в Известиях (именно жила, а не работала) на правах пенсионера: получала зарплату, имела отдельный кабинет, пользовалась компьютером и Интернетом. И чем меньше я рвалась писать статьи, тем с большей симпатией там все ко мне относились. Потому что время тогда было смутное, руководство газеты никак не могло понять, кто же в конечном итоге победит в битве титанов – Примаков или Кремль, а заметки мои могли, чего доброго, подпортить отношения и с тем, и с другим. А так: нет статей – нет проблем. Чтобы хоть как-то побороть депрессию, возникавшую каждый раз, когда не давали публиковаться, я запиралась у себя в кабинете и часами бродила по Интернету: бывало, то в музей Metropolitan зайдешь на любимого Одилона Редона полюбоваться, то в Rijksmuseum – с Вермеером поздороваться. Так, глядишь, рабочий день и заканчивался.
В один прекрасный вечер ностальгическое путешествие во времена, по которым я вовсе и не ностальгировала, было изящно дополнено еще одним происшествием.
Мы с моей подругой, московским театральным режиссером Ольгой Субботиной, зашли выпить чайку в кондитерскую Делифранс. Сидели и болтали за столиком. Не поверите – не о Кремле, а о мужчинах. Хотя и о кремлевских.
Вдруг у Ольги вытянулось лицо, она пригнулась ко мне и зашептала:
– Леночка, какой ужас: у тебя там за спиной, за соседним столиком, сидит какой-то мужик – он сейчас достал какой-то микрофончик, включил и начал нас записывать…
Я, разумеется, не поверила и оглянулась. Метрах в десяти от нас действительно сидел какой-то молодой человек, который, как только поймал мой взгляд, принялся считать ворон на потолке. Рядом с ним на полу стояла увесистая полураскрытая спортивная сумка, из которой действительно торчал какой-то приборчик, напоминающий микрофон.