Байки на бис
Шрифт:
А Юрий Владимирович в это время говорит:
– Подписывай, подписывай пенсию цирковому артисту.
– Не могу, – говорит чиновник, продолжая хрюкать.
– Потом поговорим. Ты подпиши, а позже разберемся.
Тот, не выдержав такого напора, подписывает бумагу, и мы уходим.
Никулин удовлетворенно говорит:
– Ну, вот и ладно. Может теперь кому-нибудь квартирку выхлопочем пойдем?
Неси за кулисы!!
На Цветном бульваре отмечали 80-летие Юрия Владимировича Никулина. Татьяна, его вдова, попросила меня выступить, я, ничего не подозревая, согласился. Выхожу на арену, клоуны меня схватили, завязали
Ночной звонок
Как-то директор нашего театра Илья Коган собрался с женой на отдых в Ялту. Легли они спать пораньше, чтобы встать вовремя и успеть к утреннему рейсу. В три часа ночи неожиданно звоню я: «Не разбудил? Нет? Хочу попрощаться – завтра лечу в Германию. Кстати, хотел спросить, а водку с собой вы взяли? В Ялте, говорят, с ней проблема…»
Прилетели они в Симферополь, а у трапа я их встречаю. И в руках у меня: цветы и бутылка. «Это мужу, – говорю, – а это жене». И быстро, быстро ушел. На площади меня ждал автомобиль Ялтинской киностудии.
«Вы же должны были быть в Германии на съемках?» – позже спросили меня.
– Просто мне хотелось помочь Вам.
Волшебная телеграмма
Во времена, когда с билетами на самолет бывало нелегко, пускались на всякие хитрости. Но была среди них одна, безошибочная.
Я привозил с собой в аэропорт телеграмму и показывал начальнику смены. А там черным по белому: «Срочно вылетай уже прилетели Ульянов Смоктуновский Ефремов ждем вас Бондарчук». И, представьте, срабатывало. Прилетишь и спрашиваешь: «А где остальные?», а тебе в ответ: «Такой текст дали, чтобы с билетом сложностей не было. Разве против такой бригады устоят авиаторы?»
Не дурак, а Дуров!
В старом театре служили настоящие монстры остроумия. Раневская, например. Однажды Броневой хотел сделать Фаине Георгиевне комплимент и сказал: «У вас такой юмор искрометный…» Она улыбнулась: «Ну что вы… Разве это юмор! Вот иду я по Тверской с Михоэлсом, а навстречу идет Завадский. Я говорю Михоэлсу: «Вот в этом человеке могут жить только глисты, а в вас живет Бог». Он мне сразу, без паузы, отвечает: «Фаечка, если во мне живет Бог, значит, он туда сослан!»
Фаине Георгиевне попасться на язык не приведи Господь было! Она в выражениях не стеснялась. Такой махине от искусства простительно все. И актриса великая, и человек грандиозный. Я тоже однажды нарвался. Эфрос пригласил посмотреть прогон пьесы «Дальше – тишина». Сижу в зале, и вдруг из-за кулис кричит своим басом Раневская: «Я не пойду на сцену, там кто-то в зале сидит! Дуракам полработы не показывают! Почему я должна выходить и работать, когда дураки в зале?!» Слышу, Плятт говорит: «Фая, успокойся, это никакой не дурак, это артист Эфроса, Дуров». Раневская отвечает: «Дуров? Знаю. Да, он не дурак. Ну, черт с вами, пойдемте сыграем!»
Родился в рубашке
Мужчина должен быть храбрым. А я скорее безрассудный. Я часто нарываюсь. У меня в спине дырка от финки, в драки я влезал вечно.
Я часто из совершенно «нулевых» ситуаций выходил живым. Помню, в Киеве шел от студии Довженко до гостиницы. Между ними – пустырь. Слышу девичий уже
Поэтому я не осуждаю, когда шпана входит в метро, и все молчат. Потому что это стая шакалов, она способна на все. Им милиционер делает замечание, они набрасываются и дробят череп ему. Конечно, не каждый сунется туда. У всех дети. И рисковать немногие решаются. Мне просто до сих пор везло…
Я никогда не пользуюсь помощью каскадера. Трюки все делаю сам. Почему кто-то должен рисковать жизнью вместо меня? Но ведь это все могло иначе кончиться. Я прыгал из поезда на ходу на лошадь, горел, у меня сломан позвоночник, потому что я на съемках «Крестьянского сына» перевернулся с лошади.
У меня есть книжка, подписанная человеком, которого я спас в Ялте. Во время восьмибалльного шторма его черт понес в море. Я вышел на берег и слышу: «Помогите!». И шапочка синенькая мелькает. Вся набережная была полна народу, но ведь все понимали, что соваться глупо, потому что это смерть. Я прыгнул, и это было полным безрассудством. Подплыл к нему и говорю: «Вы только не цепляйтесь. Если вы будете цепляться, мы не выплывем». А он оказался очень крупный. Я его поддерживал-поддерживал и понимаю, что все, мы уходим. И спасли нас только спортсмены из военного санатория, которые клином подплыли, положили его на этот клин и сказали: «Выплывай сам». Господь Бог спас, он выплыл. И я тоже. Я думаю, у меня есть ангел-хранитель.
А вообще говоря, смертельные опасности подстерегали меня с самого детства.
Однажды, сразу после войны дело было, один контуженый офицер стрелял в меня буквально в упор. Манией преследования страдал. Три пули просвистели в сантиметре от лица! Как он умудрился их в меня не влепить – не знаю. Какой-то военный мимо проходил, прыгнул на этого сумасшедшего, повалил…
Однажды на съемках одна актриса, решив пошутить, поехала на тросе, я же подумал, что она сейчас врежется в металлический портал, и бросился ее спасать. А шутница перед самым моим носом неожиданно развернулась и ударила меня ступнями в грудь. Я не успел ни сгруппироваться, ни отскочить и загремел с трехметровой высоты, шмякнувшись об угол стены… Отлетели четыре отростка на позвоночнике, пришлось лежать в корсете. Потом во время съемок вместе с лошадью скрутил сальто и заработал компрессионный перелом шейных позвонков. Могло все кончиться гораздо хуже, но ведь жив пока.
Я и автомобиль
Я за рулем не мог ездить медленно. Нарушал все, что можно нарушить. Друзья садиться ко мне в машину отказывались. Больше одного раза никто не выдерживал.
Я как-то Москву американской актрисе показывал – возил ее по городу целый день. Она потом директору нашего театра письмо прислала с такими строчками: «Кланяйтесь господину Дурову и передайте ему, пожалуйста: красный сигнал светофора означает, что нужно остановиться, а не ехать быстрее. Я хотела бы в следующий раз увидеть этого актера целым куском».