Байки под хмельком

Романов Сергей Александрович

— Чего это она? — спросил теряющий терпение зоолог.

— Наверное, не хочет в одиночку, — ответила сотрудница обезьянника.

— Так что, я с ней ещё и на брудершафт должен выпить?

— Ну почему вы? Надо пригласить Степаныча. К нему она непременно спустится.

— Кто такой Степаныч? Тоже шимпанзе?

— Нет. Это разнорабочий. Он её вольер убирает. Ну, иногда, они выпивают вместе. Без Степаныча Вероника с дерева не слезет.

Зоолог стал терять терпение. Сумерки уже полностью обхватили зоопарк, и зоолог судя

по всему, спешил быстрее попасть домой.

— Ну так чего вы все стоите как вкопанные, тащите скорее сюда этого Степаныча.

Через пять минут издалека послышалась песня: «И никто не узнает, где могилка моя…» Вероника проворно спрыгнула на несколько веток вниз. Под березой теперь стояла распечатанная бутылка портвейна и наполненный стаканчик.

— Вероничка, любезная моя, — сказал Степаныч, спиной сползая по березе на землю. Усевшись, он вынул из кармана пакет. Развернул, положил перед собой, — Ну, спускайся, родная.

Он поднял бутылку и сделал несколько звонких глотков. А стаканчик уже был пуст. Проголодавшаяся за день Вероника жадно закусывала картошкой.

Зоолог, хмыкнув, презрительно посмотрел на Степаныча:

— Завтра же рассчитать. И чтобы духу его в зоопарке больше не было.

— А Веронику? Ее тоже рассчитать? — спросила работница обезьянника.

— Причем здесь Вероника?

— Она без Степаныча с тоски погибнет. Или каждый день её с берез вылавливать будем.

— Тьфу! — опять сплюнул зоолог, — Делайте что хотите!

И он быстрыми шагами направился к зданию администрации зоопарка. Вслед ему неслось:

— И никто не узнает, где могилка моя…

А Вероника, сверкая от счастья глазами, копалась в шевелюре Степаныча.

1997 г.

Крысолюб

Борька Мосин поступил на биологический каким-то чудом. Можно сказать его втащили на факультет за шиворот. В город он приехал из глухой деревни, где работал скотником, и нисколько не комплексуя по поводу конкурса в два человека на место, сдал свой школьный аттестат с парой четверок по труду и физкультуре. Все остальные были тройки. Он занял чье-то место на студенческой скамье, но не сомневался, что диплома о высшем образовании ему никогда не получить.

Прописавшись в общежитии, он тут же обзавелся старым одноглазым котом, с которым делился последним куском хлеба. Руководство деканата и общежития порой сквозь пальцы смотрело на то, что многие студенты таскали в свои комнаты разную живность — птиц, хомяков, щенят, ящериц или черепах. Успокаивало себя тем, что будущие биологи должны проявлять заботу о братьях наших меньших.

Но Борькин кот не вписывался ни в какие ворота. Он был раскормленный, облезлый и страшный, все время заунывно мяукал, и, в конце концов, кто-то из студентов в тайне от Борьки снес котяру подальше от общежития.

И Мосин с тоски запил. Какие там лекции и семинары! Неизвестно,

где филолог-первокурсник находил деньги, но «под шафе» он был каждый день. С таким же неуспевающим в учебе собратом они набирались в подвальном этаже общежития, где располагались прачечная, душевые и подсобные помещения.

Надо заметить, что в подвальное помещение отваживались спускаться только самые храбрые студенты. Подвал просто был нашпигован крысами и вся женская половина общежития предпочитала мыться в городской бане. Комендант пробовал бороться с пасюками, всюду расставлял крысоловки, но его затея не имела никакого успеха.

Борьку крысы нисколько не пугали. Мало того, однажды в комнату он притащил огромного пасюка, которого кликал Нюркой. Под молчаливое недовольство сожителей, сшил крысе шлейку и обзавелся кожаным поводком. С того дня с Нюркой Мосин расставался только при большой необходимости, задвигая клетку глубоко под кровать.

Упитанная самка оказалась столь же склонной к алкоголю, как и сам Борька. В часы расслабухи он наливал в блюдце портвейна или водки, разбавленной валерьянкой и ставил посудину перед Нюркой. Та никогда не отказывалась от угощения. А потом начинался спектакль.

Борька выходил из комнаты с крысой на поводке и, шатаясь, дефилировал по длинному коридору. Пьяная Нюрка то шарахалась из стороны в сторону, то падала на пол, то старалась запутаться в ногах не вовремя покинувших свои комнаты девчонок. Визг стоял на все общежитие. А красная рожа Борьки лишь щурилась от удовольствия.

Иногда, чтобы подлить масла в огонь, он показывал пальцем на группу зазевавшихся филологичек и командовал: «Фас! Взять ее!» И когда они с душераздирающими криками рассыпались в разные стороны Мосин приказывал: «Искать, Нюрка, искать…»

Слух о дрессированной пьяной крысе все-таки дошел до комендантши. Она долго не могла поверить, что в её ведомстве кто-то может развлекаться подобным образом.

Пожилая женщина зашла в Борькину комнату и присела к нему на кровать.

Ну, показывай, Боря, что там у тебя за новый зверь объявился?

— Нутрия, Марь Павловна, — нехотя поднял голову с подушки Мосин.

— Показывай.

— Она спит.

— Показывай.

— Она дрессированная, живет по расписанию и лучше её не тревожить.

— Показывай. — В третий раз беспристрастным голосом попросила комендант.

Борька тяжело вздохнул:

— Ну, что ж, вы сами этого хотели.

Он заглянул под кровать и потянул за поводок, волоча крупное тело пасюка. Нюрка не шевелилась — спала с жуткого похмелья. Но когда он вытянул крысу на яркий свет, Нюрка проснулась, рванулась и с испугу стала взбираться по комендантским колготкам прямо под рабочий халат. Поводок в это время случайно отцепился. Комендантша подскочила как ошпаренная, принялась скакать по комнате, но Нюрка, видимо, боясь упасть, крепко держалась на бедре. Под халатом.