Байки служивых людей
Шрифт:
— Да не ссы, чмокнешь разок в бумажку...
Я, схватившись от ужаса за свой барабан, на негнущихся ногах иду к гробу. На меня с недоумением смотрят родственники погибшего. За моей спиной кто-то, не выдержав, прыскает. Я уже понимаю, что это розыгрыш, и собираюсь развернуться, но встречаюсь глазами с заплаканной молоденькой вдовой. Она прижимает к себе грудную девочку и вся сжимается при моем приближении. Я краснею как рак и неожиданно выдавливаю:
— Примите, пожалуйста, соболезнования от оркестра. И... держитесь.
Она кивает, и я топаю в строй. Меря, оскалившись, хлопает меня по плечу. Все удовлетворенно хихикают, а Фаля шепчет:
— А Маркуша, осел, пошел и взасос прям жмурика! Что
Тут старшина вскидывает руки и шипит:
— Ну вы, жопы! Третий номер из-за такта...
Все траурные марши расписаны в отдельную нотную книжечку под номерами. Самый знаменитый — Шопена, значился девятым. С ним была связана одна история.
Надо сказать, что численность «жмур-трестов» ни в каких уставах не определена. Поэтому обычно на похороны выезжает дружный коллектив воспитонов и тех, кто не успел отмазаться. Иногда траурные марши исполняются самым причудливым составом, например: труба, валторна, туба и тарелки. Это если четверо поехали. А может, и так: туба, две трубы, тромбон, малый барабан и кларнет. А может, и... Впрочем, может быть как угодно — сам я однажды с Фалишкиным выезжал на жмура вдвоем: с тарелками и малым барабаном. Надо было видеть наши скорбные рожи, когда я бил дробь, а Фаля время от времени трагически хлобыстал тарелками...
Так вот однажды поехали мы на «жмур» аж вдесятером. Старшим был старшина Жевченко, по прозвищу Лысый. Он был интеллигентом, потому как когда-то заканчивал музыкальное училище, играл первого кларнета и носил очки. Взял он сослепу в библиотеке не тот чемоданчик с нотами, и, в результате, оказались мы на кладбище с нотами развлекательного концертного репертуара. И это бы еще было ничего, если бы в нашем «жопкином хоре» были бы старослужащие кроме меня, Фали и тубиста Кириллова. Те бы и наизусть слабали. А тогда, как на грех, поехали одни салабоны — без году неделя в оркестре. Ни одного траурного марша они наизусть не знали.
Встали мы напротив гроба, панихида началась. Кап-три из роты почетного караула на нас таращится — чего, мол, застыли? А Лысый, красный как рак, не знает, чего делать. Фаля ему шепчет:
— Олег Николаич, давайте хоть гимн сыграем'
Лысый отмахивается, лоб хмурит. Потом светлеет и хрипит:
— Открывайте, жопы, девятый номер! Ну, все открывают.
А там — черным по белому: «Танго „Кумпарсита”». Лысый шипит:
— Темп — сорок, смотри на меня!
И начинаем мы тянуть танго «Кумпарсита» в темпе, раз в семьдесят ниже положенного. Слышим: и вправду печально получается, чем не траурный марш. Только вот какой-то явный диссонанс в басах... Оказывается, Кириллов наш по рефлексу сработал: похороны, кладбище, сказано — девятый номер... Ну и ревет он наизусть марш Шопена, поперек всяческим законам гармонии... Родственники покойного (все сплошь не ниже капитанов второго ранга) явно начинают волноваться. Лысый белеет. Два воспитона-трубача пугаются и пытаются подобрать Шопена на слух, остальные тянут «Кумпарситу», как кота за яйца... Фалишкин самозабвенно лупит в тарелки вообще мимо какого-нибудь ритма. Караул почетный просто расползается на глазах от еле сдерживаемого хохота. Душераздирающе, в общем, получилось. Еле ноги унесли.
А еще как-то раз поехали мы на «халтурку» — хоронить директора птицефабрики. Ну тут, понятное дело, поехали одни солисты — «башляют» ведь! Было нас человек пятнадцать, все как один преисполнены ответственности, поэтому приехали чуть ли не на час раньше.
Вышли из автобуса покурить-размяться, пока птичники не подъехали. И тут один сундук говорит: пошли, мол,
Трубач Чижик говорит:
— Что у нас собой?
— Вот, — говорит флейтист Паша и достает из внутреннего кармана шинели флейту-пикколо размером с небольшую сигару.
— Убери, — цедит Чижик и поворачивается к подошедшему распорядителю. — Здрасьте!
— Здрасьте, — говорит распорядитель-птичник и подозрительно на нас смотрит. — Э... Никаких накладок?
— Никаких, — мотает головой Чижик. — Нет... Никаких.
Затылок его понемногу зеленеет, и на помощь приходит опытный сверхсрочник Леха Штырев.
Леха обладал двумя неоспоримыми достоинствами: во-первых — мягким бархатным баритоном, а во-вторых — необъятных размеров носом. Завораживая собеседников либо первым, либо (что чаще) вторым, он, как удав от кролика, всегда добивался всего, чего нужно.
Тем временем гроб с директором уже встает на козлы возле свежевырытой могилы.
— Видите ли... — вступает Леха. — Произошла небольшая нестыковка. В базе флота что-то напутали, и для церемонии прибыл вместо оркестра — хор.
— Хор?! — с ужасом вскрикивает распорядитель.
— Да, хор, — спокойно подтверждает Леха. Чижик закрывает лицо фуражкой. — Краснознаменный хор имени Жопкина. Мужской...
Распорядитель обреченно всхлипывает. Или это всхлипывает от смеха кто-то из наших...
Дальше все как в плохой комедии. Строит нас Леха в шеренгу, Паша дает нам нотку для настройки из своей свистульки, и поем мы, дураки дурацкие, траурные марши. Каждый свою партию. Причем мы с Фалишкиным стараемся, наоборот, свои партии не петь (пойди спой за барабан с тарелками), а басить вместо тубы нашего Ленчика, который, несмотря на выбранный инструмент, обладает тонюсеньким козлетоном.
«Мастерство в карман не спрячешь», — сказал нам осипший Леха, раздавая деньги и жирненьких цыплят после похорон. А мы, жуя, думали: да уж, «тяжела и неказиста жизнь военного артиста»...
А автобус в это время тихо стоял в очереди на заправку. Но это уже совсем другая история.
Байки про слонов
Так вот «тяжела и неказиста»...
Тут все дело еще и в праздниках. С ненавистью глядя на очередной «красный» день в календаре, военный музыкант прикидывает, сколько придется вкалывать и как. Есть, например, такая пытка — «слон». В переводе — «прохождение торжественным маршем» по улицам города. Пытка — потому что на ходу оркестр, не переставая, играет. Этимология тоже понятна: «по улицам слона водили...».
«Слон» может быть «кровавым» — это когда идти приходится больше двух-трех километров. И, соответственно, — «левым». Это когда недалеко. Самый «кровавый слон» для питерских оркестрантов существует до сих пор — это прохождение по Невскому проспекту 9 мая. Остальные «слоны» у каждого оркестра свои, регулярные и не очень — но всегда ненавистные.
Когда «тащишь слона», первое дело — слушать. Барабанщику труднее всего — он вообще ни на секунду не замолкает: между маршами, которые играет весь оркестр, барабанщики бьют строевой марш, чтобы ритм поддержать и колонну с шагу не сбивать. Чем длиннее «слон», тем больше паузы между маршами: духовикам нужен отдых для губ. Так вот о слухе: во-первых, нужно расслышать, какой марш дальше исполнять будем, а во-вторых, предупреждение об опасности.