Базальт идёт на Запад
Шрифт:
Из рассказа
П.И. Григорьева
«…После санатория врачи настаивали на том, чтобы Иван занялся физическим трудом. Советовали устроить его подальше от города, где-нибудь в среднерусской полосе. Пришлось Ивану вспомнить свою первую профессию. Оставалось выбрать место потише. Чтобы природа соответствовала и прочее. Выбрали поселок Озерное под Тверью. Там он и поселился. Работать устроился в сапожной артели».
Из заключения
медицинской комиссии.
Май 1936 года
«…Здоров. Годен к военной службе».
Из рассказа
И. 3. Семушкина
«…За несколько лет здоровье восстановилось полностью. Даже крепче стал. Вроде как закалку
В Москву вернулся, сразу укатил на Урал. Там и осел в учебном центре».
Выписка из личного дела
И.3. Семушкина
«…В октябре 1941 года направлен на выполнение особого задания в тылу врага в район Вязьмы».
Из гостиницы Семушкин ехал к Григорьеву. Интересное свойство города, думал он, глядя на немноголюдные в столь ранний час московские улицы. По утрам столица выглядит омытой. До войны он испытывал такое ощущение, и вот сейчас. Окна домов белеют крестами. Улицы перекрыты баррикадами. Проезды ощетинились противотанковыми ежами. Изменился город. Он готов к штурму, к обороне. Но вот наступило утро, и такое впечатление, будто медленный рассвет не прибавил к его возрасту, а отобрал сутки, на которые столица вновь помолодела.
Много лет назад, когда до Индии донеслась весть о революции в России, слово родина слилось для Семушкина с Петроградом. Он гордился тем, что русский, что именно в его стране рабочие и крестьяне взяли власть. Позже в его жизнь вошла Москва. К Москве обращали тогда взоры миллионы угнетенных. Россия, Петроград, ставший городом Ленина, Москва являлись примером, поднимали на борьбу с угнетателями.
Из рассказов отца Иван Захарович помнил название деревни, из которой ушел служить Захар Семушкин, то, что находится она на полпути от Петрограда до Москвы, в речном озерном краю. Прежде чем выбрать место для жительства после санатория, Иван Захарович побывал в родной деревне. Там жило так много Семушкиных, что трудно оказалось восстановить степень родства. В конце концов разобрались. Он побывал на кладбище. Ему показали могилы деда, бабки, многих близких по крови людей. Странно, но именно там, на кладбище, под кронами удивительно чистых берез, нежных какой-то особой птичьей грустью ив, вспомнил он девичью фамилию матери. Потому, может быть, что на кладбище не меньше Семушкиных лежало Афониных, а может быть, и оттого, что именно в тиши, среди могильных холмов, крестов и скромных надгробий отчетливо вспомнился отец, те слова его и рассказы, которые, казалось, забылись, но вот всплыли в памяти, а значит, жили в нем все годы. Еще он помнит, как тогда же слово родина приобрело для него конкретные черты деревни на крутом берегу реки, окруженной небольшими полями-делянками и лесом. Он и Озерное выбрал для жительства потому, что напоминало оно своим расположением деревню родителей.
В двадцатом веке многое оказалось рядом. Сначала Иван Захарович воевал в Испании. Прошло всего несколько лет, фашисты подошли к Москве. Снова надо брать оружие. Не только за свою маленькую деревню, где выросло большое дерево Семушкииых-Афониных, побегом от которого ответвился и он, но и за тысячи таких же деревень, сел, городов всех стран Европы, включая Испанию.
Из рассказа
П.И. Григорьева
«…Жизнь Ивана тесно переплелась с событиями исторического значения. Время такое было. Что ни шаг — история. Мы росли, мужали, становились, участвуя в тех событиях. Я бы мог подробно рассказать о том, какой вклад в революцию внес Иван, помогая нам в годы становления Советской власти. Или о его боевых делах в сражающейся Испании. Но разговор сегодня о начальном периоде войны. Вот я и показываю на примере Ивана Семушкина, какие люди уходили на выполнение особых заданий в тылу врага в том грозном сорок первом году. Отмечу, что Иван Захарович был один из многих. Шла война, были потери, жертвы. Не всегда оправданные. Сказывался недостаток опыта. Однако мы сумели организоваться. Были у нас люди, на которых мы могли положиться. Начни сейчас рассказ о каждом из них, невольно коснешься и революции, и всего того, что происходило со страной в последующие годы.
Григорьев разложил перед Иваном Захаровичем карту. На ней красной жирной линией проложен предполагаемый маршрут. В приложении к карте перечислялись адреса и пароли тех наших людей, которые должны помогать Семушкину.
— Запоминай, — кивнул Григорьев на документы.
Утомительная, но крайне необходимая работа. Данные предстояло уложить в голове так, чтобы ни одни кирпичик из этого здания памяти не выпал, не затуманился, не исказился.
Из телеграммы
командованию Западным фронтом
г. Москва, 19-10-1941 года
«…На ваш запрос от 15 октября 1941 года сообщаем, что нами подготовлен и отправлен в район боевых действий указанной вами армии специалист, пароль для связи «Базальт». Получено подтверждение о его благополучном приземлении. «Базальт» вышел в заданный район, продолжает движение по согласованному с вами маршруту».
П. Григорьев
В момент приземления, когда Иван Захарович понял, что встреча с землей не принесла опасных неожиданностей, он ощутил в себе короткое, как импульс, желание немедленно бежать к лесу. Приземлился он на открытом лугу. Чернеющая полоска леса для него — убежище. В лесу больше шансов остаться незамеченным. Так что желание это естественное, главное — не поддаться ему. И он не поддался. Замер посреди луга. Стоял, смотрел, вслушивался. Услыхал приглушенный расстоянием гул движущихся автомашин. Сверху он видел эти машины. Колонна обозначена цепочкой крохотных светлячков. Машины шли, соблюдая правила светомаскировки, их фары едва освещали дорогу перед колесами. С луга их не было видно. Тем более что дорогу отгораживали шарообразные прибрежные заросли Ловати. Река не очень широкая, но глубокая. Не легко пришлось бы, попади он в эту реку. Хорошо, что ночь не очень темная, что сверху видел Иван Захарович русло реки, падением управлял, держался так, чтобы приземлиться ближе к лесу. Ночной лес гляделся сплошной черной стеной. Этот лес, пятачок луга, реку, ее старицу он тщательно изучал в Москве, так же, как и весь район предстоящего поиска, но в Москве были только карты, а здесь выбранная по карте точка, занятая врагом территория, это обстоятельство требовало от него предельной осторожности. Желание бежать уступило место расчету. Семушкин определил ориентиры, плотно скатал парашют, еще раз вслушался в тишину, пошел в сторону лесного массива. В лесу дождался рассвета.
Первый день сложился удачно, Иван Захарович без осложнений пересек шоссе Вязьма — Лиховск, вышел в район, где по данным управления разведки Западного фронта должна была приземлиться группа Рощина. Позади осталось двенадцать километров лесного перехода, впереди лежала деревня Качаново. Возле деревни начинался Коростелевский лес. Группу Рощина сбрасывали на этот лес. Первая явка для них определена в Качанове. Поиск группы Семушкин и решил начать с посещения явки. Исходил из того, что контакт с людьми, свидетельства очевидцев недавних событий помогут разобраться в том, что произошло. В Качанове, по сведениям, которые передал ему Григорьев, живет Михаил Степанович Жуков. 1889 года рождения. Русский. Беспартийный. До войны работал на льнозаводе в районном центре Афонина Пустошь. Семья эвакуирована во Владимир. В канун оккупации вернулся в родное село. Оставлен для связи предполагаемого подполья с партизанами.
С тех пор как группа Рощина приземлилась в этом районе, минуло семь дней. Если что-то и произошло с группой, то это случилось в первый день. Иначе была бы радиограмма. Есть ли связь между исчезновением группы и первой на их пути явкой? О явках, кстати, Григорьев предупреждал особо. Война только началась, но уже многое высветила. Одни сражаются до последнего, другие — открыто перешли на сторону врага. Не так их много, но они есть, и вред от них немалый. Выдают, предают. Специальная группа пропала. Люди в ней подготовленные. Семь раз мерить надо, прежде чем отрезать, прежде чем решиться выйти на подобную явку. Выходить тем не менее надо.
Семушкин и так, и эдак приглядывался к деревне Качаново, к дому Михаила Степановича Жукова. Деревня небольшая, двадцать шесть дворов, и все в один ряд, лицом к разъезженной дороге, огородами к лесу. За дорогой — поля. В той стороне лесов нет до райцентра, до Афониной Пустоши. Вдоль дороги ни деревца, ни кустика, ни телеграфных столбов. Дом Михаила Степановича — четвертый от леса. Крыт, как и все прочие дома, дранкой. Окна подслеповатые. Вдоль стен завалинка. Огород примыкает к лесу, огорожен слегами. Собак в деревне не слыхать. Движения не заметно. Есть ли люди в деревне, нет ли их…