Бажоный
Шрифт:
«А у меня защиты никакой, — грустно подумал Василек. — Собаки и те бросили. Тайга верная была, но и ту, видимо, волки задрали. И пуля в стволе всего одна. Не справиться мне с медведем. Уж хоть бы он убил меня спящего. Зачем долго мучиться? Все равно, если не замерзну за ночь, идти дальше не смогу — сил у меня нет. И куда идти в этой глухомани? Кругом все те же вековые деревья да звери. Сколько еще дрожать от постоянного страха?».
Но жить все же хотелось. И Василек снова обратился с молитвой к Пресвятой Божьей Матери. Так и сломил его сон со словами молитвы на устах.
И приснилось
С треском сломалась наклонившаяся сосна. Огромная когтистая лапа нависла над Васильком. Но он не проснулся, лишь застонал, вдыхая тяжелый запах зверя.
Уловив странные запахи, медведь запустил свою лапищу во внутренний карман телогрейки, так что с нее посыпались пуговицы. Извлеченную тряпицу с мурцовкой зверь долго обнюхивал, даже лизнул, но есть не стал — оставил человеку.
Неожиданно раздавшийся вой встревожил медведя. Шерсть на нем вздыбилась. И, как пушинку, пододвинув Василька к толстому комлю лиственницы, он загородил его, встав на задние лапы. Волки между тем окружили их со всех сторон и постепенно сжимали кольцо.
Топтыгин, заслоняя спящего, грозно крутил головой, открыв зубастую пасть. Но вожак волков не устрашился схватки и, ощерившись, кинулся на него, а за ним и вся стая.
Взревел медведь, отбросив мощным ударом тело вожака. Но и сам не устоял под острыми клыками волков. Его мощное тело грузно осело на землю, дернулось в судорожных конвульсиях и замерло на окровавленном ягеле.
Проснувшись от звериного рева, Василек схватился за ружье и выпустил в хищников последнюю пулю. Грохот выстрела, столб огня и дыма был для серых разбойников так неожидан, что они вихрем умчались от добычи, оставив умирающего вожака.
Увидев поверженного волка и медведя с разорванным горлом, Василек в страхе кинулся прочь. Но, отбежав с сотню шагов, остановился: «Выходит, Богу угодно меня живым оставить, решил он. И видно, сам Господь мясо и шкуру послал». Повернув обратно и с трудом переставляя распухшие, окровавленные ноги, парнишка вернулся к мертвому медведю.
Достав пастуший нож, Василек хотел освежевать теплую тушу зверя. И тут заметил, что медведь-то трехлапый. Культя была свежая и сильно кровила. «Так вот почему на него напали волки, — понял пастушок. — Это же „санитар“ вырвался из капкана». Почувствовав свою вину перед загубленным топтыгиным, Василек склонился над ним и в беспамятстве рухнул на огромную тушу зверя. Он не слышал, как невдалеке залаяла собака и грохнул выстрел. Охотник осторожно подошел к зверю и оторопел, увидев лежащего на медведе парнишку.
Очнулся Василек в теплой избушке. Он лежал на топчане. Ноги, смазанные медвежьим жиром, горели, как на огне. На полу лежала рослая темно-серая лайка, которая и нашла Василька.
Заметив, что парнишка пришел в себя, к нему подошел хозяин избушки.
— Коди тэ? Кытысь лоан том морит? — спросил он.
Василек не знал языка коми, на котором обратился к нему старый
— Я пастух оленей, заблудился.
Старик проявил о нем большую заботу: сытно кормил его медвежатиной с картошкой, свежей рыбой, грибами и ягодами. И молодой организм быстро пошел на поправку. Через три дня Василек встал на ноги, а через четыре уже колол дрова для печки.
Он стал уговаривать охотника отпустить его в чум.
— Там меня ищут. Наверно, с ног сбились, народ от работы отвлекают.
Добрый старик, понимая, как парнишка тоскует по чуму, не стал удерживать. И на пятый день пребывания в избушке рано утром пастушок отправился в обратный путь.
— Мун, визюр кузя! — похлопал его по плечу старик, указывая нужное направление.
И Василек прекрасно без переводчика понял, что ему следует двигаться уже знакомой ему просекой 1886 года.
— Спасибо тебе, дедушка! — поблагодарил он старика и махнул ему рукой, скрываясь в лесу. Теперь ему было ничего не страшно. Подумать только — старый охотник дал ему двадцать патронов, заряженных дробью и картечью, отварную медвежатину, хлеб, соль, спички, обул в просторные валенки с калошами, даже телогрейку заштопал и для тепла снабдил еще просушенной волчьей шкурой, в пути на ней отдыхать.
Уже на вторые сутки пути Васильку стали встречаться знакомые боры, где он пас оленей. Однако теперь он не увидел здесь следов животных и не услышал их реханья. Начал палить из ружья вверх, оповещая пастухов: «Жив я, жив!». Но ответа не последовало. И в ограде, до которой он наконец добрался, стояла тишина и не было ни одного оленя. Ворвался в чум — и там никого. Что оставил десять дней назад, так все и лежит. Только со сковороды мыши съели жареное мясо. «Может, пастухи в деревню за людьми уехали, не найдя меня?» — попытался найти объяснение всему этому Василек,
Проснувшись утром и высунув через полог голову из чума, парнишка зажмурился: в лесу было белым-бело от снега. Он покрыл землю, деревья, кустарник около россошки. И в ограде стало светлей и уютней.
Но то, что ни пастухи, ни олени так и не появились, не могло не волновать парнишку. «Надо идти в деревню и рассказать все председателю», — решил он. Но только Василек затопил печку, чтобы попить перед дорогой чаю, как послышался лай собак. Он выскочил из чума, и Ворон, Найда, Серый и Шалый окружили его, ожидая подачки, словно они и не убегали от него.
Парнишка поискал глазами Тайгу, еще надеясь на чудо. Он даже позвал ее:
— Тайга! Тайга!..
Но чуда не произошло. Его верной собаки не было — Тайга погибла в схватке с волками.
— Прочь! Прочь! — отгонял он крутившихся вокруг него волчком собак. — Оставили меня и Тайгу на растерзание волкам, подлые вы твари, как и ваши хозяева.
Осмелевший, он, как и пастухи, пинал их под бока валенком с калошей: «Ничего у меня нет для вас».
Вот если б появилась Тайга, Василек, не задумываясь, отдал бы ей последний сухарик.