Беатриче кота Брамбиллы (сборник)
Шрифт:
— Эта мысль? — не вытерпела минутной паузы Альмея.
У нее блестели глаза и побледнели от напряжения пальцы.
— Что же он решил сделать?
Строев молчал. Он чуть улыбнулся, но понял, что момент удачен и молчал. Это делало особенно занимательным его рассказ.
— Говорите же!..
Она была взволнована. Вся ее белая грациозная фигура, чуть склоненная, казала ожидание.
Кругом молчали, заинтригованные.
Беллетрист пил щекочущий хмель удовлетворения.
Он нарочно опять перегнулся за окно и вглядывался в тени парка.
Розы
Бледный, с белыми губами, Ронин не сводил глаз с писателя и неслышно подвигался к нему за спинами художников.
Когда он был совсем близко от Строева, то сказал мягко и вкрадчиво:
— Я прошу извинения у monsieur. Новелла прелестна — я горю желанием знать ее конец.
И быстро протянул вперед руку, точно давая ее для пожатия.
Строев полуобернулся, как-то странно покачнулся и мгновенно исчез за нишей окна.
Когда после невольного замешательства одни кинулись вниз — в сад, другие к окну, писатель уже был мертв. Он разбился об асфальт панели.
Осталась сидеть одна только прелестная Альмея. Она сидела, так же склонившись вперед, как и раньше.
Она не смеялась.
— Он умер, — грустно произнес наконец пан Забяцкий.
Но она не ответила ему. Она повернула свое лицо к окну и смотрела в небо.
— Так вот он — конец его новеллы, — совсем тихо шептали ее губы, а глаза заволоклись туманом.
Ронин стоял у окна. Его радостная усмешка спряталась и губы сжались в злобной досаде.
Он видел, что поняли все не так, как было и как он хотел. Он видел в глазах женщины любовь, но не к нему, а к умершему и проклинал себя за то, что он — он, Ронин, был автором конца этой нелепой новеллы.
1910 г.
ДАМА В СИНЕМ{5}
А. Зарницыну
Не знаю, почему именно на нее обратил я свое внимание, когда вошел в зрительную залу театра и, раз взглянув, уже не мог отвести взгляда.
Она вовсе не была красива — эта дама в синем глухом платье — слишком тонка, со впалой грудью, мелкими чертами лица и странно-выпуклыми глазами. Глаза ее все чего-то искали, о чем-то спрашивали и казались слишком откровенными.
Неловко, почти стыдно было смотреть ей прямо в глаза и, может быть, этот-то стыд, неприятно дразнящий, влек и манил к себе.
По левую руку от нее поместился я, — по правую — сидел мужчина безукоризненной наружности, в безукоризненном костюме.
Лицо его было правильно, бледно, с резко очерченными ярко-алыми губами, лицо самовлюбленного Нарцисса.
В антракте я узнал из краткого разговора моей соседки с ним, что он — ее муж, может быть — любовник.
Он говорил отрывисто, немного устало, не глядя на нее; она взволнованно,
— Это оскорбляет меня. Зачем? — шептала женщина.
— Мне только скучно, — отвечал ей усталый голос мужчины, — пойми ты — только скучно…
Я вышел в буфет, потоптался там, потом сел в фойе, следя за пестрым кольцом гуляющей публики.
И вот я увидел ее — мою соседку, идущую с мужем в общем потоке.
Выпуклые глаза ее туманились, тоскливо озирая толпу, потом остановились на моем лице и замерли.
Мне стало не по себе, — я не знал, поклониться ли ей или отвести лицо, — так откровенен и радостен стал ее взгляд.
Она резко высвободила свою руку у мужа и быстро пошла ко мне.
— Здравствуйте, — услышал я ее голос и растерянно поклонился.
— Не удивляйтесь, — быстро, нервически продолжала женщина и села рядом со мной на диван. — Главное, не делайте изумленного лица… Все это совершенно не так странно, — просто вы забыли меня, но я вас вспомнила и захотела поговорить с вами… Да, да — не возражайте… Ваши портреты прелестны. Вы нравитесь женщинам, — и я одна из ваших поклонниц…
Признаться, я ничего не понимал. Женщина не была сумасшедшей — это ясно, но неожиданное нападение ее было слишком экзальтированно. Я ее вовсе не помнил и нигде не видал раньше.
Глаза ее теперь казались еще более откровенными, зрачки потемнели и округлились.
Мужа ее в толпе я больше не замечал.
— Я вижу, вы все думаете о моем поведении, — вновь начала она, ничуть не смущаясь моим неловким молчанием.
— Напрасно! Представьте себе, что мы уже давно знакомы и попробуйте быть таким же интересным собеседником, как и портретистом.
Она оглянулась и внезапно лицо ее замерло и стало страдальческим.
Тогда я начал говорить. Пустяками думал оживить себя, — во всяком случае, все это было забавно.
Муж не возвращался, и мы вместе прошли в партер.
Занавес был поднят, в зале стоял полумрак и, когда я пропускал спутницу свою вперед на ее место, она намеренно, — я это понял, — прижалась к моему плечу. Только глаза ее смотрели в сторону мужа, неподвижно сидящего в кресле. Лицо у него по-прежнему было невозмутимо, презрительно-скучающее.
— Где ты был? — отрывисто спросила его женщина.
— Курил в буфете, — сквозь зубы ответил тот.
Я уже не смотрел на сцену. Незаметно приглядываясь к этим двум людям, я старался понять их отношения и странное поведение соседки.
Она точно осунулась вся, постарела; но глаза оставались широко открытыми, спрашивающими. Потом неожиданно оживилась, выпрямилась и, нагнувшись к самому моему лицу, зашептала быстро что-то несвязное.
— Простите меня, но ваш муж… — начал было я.
Она перебила:
— Вздор!.. и потом, почему вы думаете, что он мой муж?
— Судя по вашим отношениям…
— Да, да — конечно… но он ничего не имеет против… С ним скучно, — он слишком занят собой, и потом, Бог мой, если я так хочу…