Беби - бум для босса
Шрифт:
Опухшее от слез лицо похоже на подушку. Я смотрю на себя из зеркала щелочками глаз, и говорю сама себе «Все будет хорошо». И это ложь,потому что без моего «искрометного» эта чертова жизнь стала пресной и горькой.
Через час я сижу на пуфике в прихожей, одетая, как будто на парад. Рядом суетятся Машка и Катя, маленькой обезьянкой скачет Сонечка. Похоже в больницу мы припремся сегодня как табор цыган, разве что медведя на веревке не хватает. Эта мысль вызывает у меня нервную улыбку. Моего упрямого, любимого. Самого прекрасного на свете медведя.
– Я подожду вас на улице,- тихо говорю, видя, как отводят от меня
– Возле двери подъездной. По ступенькам не спускайся одна, они снова обледенели. В этом году весна никак не наступит, -в голосе Кати тревога. – Обещай.
– Кать, неужели ты думаешь, что я такая дура? – устало выдыхаю я.- Эти дети все что у меня осталось.
– И телефон включи. Вдруг я что-нибудь забыла, позвонишь,- суетится сестра, бросая в сумку какие – то упаковки влажных салфеток, одноразовые пеленки. Бумажные носовые платки, и кучу всего, что скорее всего и не пригодится. Но у Катерины пунктик. Все должно быть на высшем уровне. А мне хочется выть, и рыдать до тех пор, пока хватит воздуха.
Нажимаю на кнопку включения телефона и так и держу ее пока экран не засветится синеватым призрачным светом. Мне и звонков — то ждать больше не от кого. Это так неимоверно больно и страшно.
На оповещения, пиликающие в кармане не обращаю внимания. Опять какие-нибудь глупости: рекламные сообщения и прочий информационный мусор. По ступенькам иду пешком, считая их про себя. Это меня успокаивает. И отвлекает от болезненных мыслей. На первом этаже темно. Снова какие – то гопники сперли лампочку, которые наш управдом не успевает вкручивать. Мне кажется, что в пространстве под лестницей, где жильцы хранят коляски, велосипеды и прочие средства передвижения, что-то шуршит. Но наверное это просто обостренное чувство самосохранения снова играет со мной шутку.
Солнце. Оно ослепляет, бьет в глаза. Рассветное, похожее на огромную пиццу пиперони, светило, только еще начинает выползать над кронами голых деревьев, оповещая мир о возрождении. Это такой парадокс смерть – рождение. И целой жизни порой не хватает, чтобы понять, что мы все очень хрупкие.
– Настя.
Мне кажется, что земля под моими ногами раскачивается, словно качели «лодочки» в городском парке из моего счастливого детства. Галлюцинации начинаются – плохой признак. Эдак я скоро начну разговаривать с духами, а там и до психушки недалеко. Родной, бархатный голос совсем близко, и я пытаюсь рассмотреть силуэт, ослепшими от весеннего солнца глазами.
– Настя, слава богу с тобой все в порядке, слава богу успел. Это я, Настя. Я все объясню.- выдыхает мой любимый « призрак», а потом. Я больше не сдерживая рыданий, забыв об обледеневших ступеньках, бросаюсь навстречу живому и невредимому Глебу, стоящему возле доисторического УАЗика, борясь с желанием исцеловать его улыбающуюся физиономию и убить на месте, за то, что он позволил мне думать, что я его потеряла.
– В сторону,- кричит он, променившись в лице. Я инстинктивно подчиняюсь, вцепляюсь в хлипкие перила до судорог в пальцах, до болезненных спазмов. Что – то , или кто -то с силой ударяет меня в спину. И кажется, что еще немного, и я со всей силы обвалюсь на бетонные ступени животом и это будет конец всей моей жизни.
Я вижу, как в замедленной киносъемке резкий
– Рыжуха, моя рыжуха, как я скучал. И «зверь» мой извелся весь. Моя,- обжигают лицо слова самого любимого на свете мужчины, теперь я могу разжать пальцы, потому что он схватил меня в охапку и я знаю точно, теперь никуда не отпустит. И я замираю в его крепких руках, боясь, что просто умру, если эта галлюцинация вдруг исчезнет.- Ты только смотри на меня, слышишь. Теперь все будет хорошо. Я глаз с вас не спущу больше никогда.
– Я тебя люблю, чертов ты придурок, - счастливо шепчу я, и только сейчас обращаю внимание на черное, распластавшееся на земле тело. Некогда красивая Ольга сейчас выглядит, как персонаж фильма ужасов. Изуродованное болью и яростью ее лицо, кривится в ухмылке, волосы, когда – то роскошные, рассыпаны по плечам, словно пакля. Выпирающий живот ходит ходуном.
– Откуда же ты взялась, тварь?- прохрипела она, не сводя с меня ненавидящего взгляда. – ты виновата во всех моих бедах. Ты и Золотовы. Я могла быть счастливой, Могла расти рядом с родным отцом. Могла быть королевой, а не приживалкой, при украденных у моей семьи деньгах.
Ольга пытается подняться, а я смотрю на нее и обмираю от ужаса. Она ведь хотела убить моих детей. И это я должна была лежать у изножия лестницы. И умирать от страха и боли. Если бы Глеб не успел, не предостерег меня, это я бы летела со ступеней животом вперед. Ольга не удержалась на обледеневшем бетоне, и толкнув меня, сама полетела вперед, влекомая силой инерции. Меня спасла обострившаяся реакция и божий промысел. Именно сегодня я, по настоянию Катьки, нацепила на сапожки металлические, шипованные «кошки», которые она купила в каком – то магазине для таких раскоряк, как ее глупая сестренка.
– Лежи, Оля, не вставай. Это может быть опасно для ребенка,- в голосе моего любимого боль. И мне становится страшно Ведь сейчас она может потерять своего малыша. Я смотрю на кровавое пятно, растекающееся по джинсам Ольги. Мне так ее жаль, до слез, до болезненных спазмов в горле.
– Да и хрен с ним, с этим выродком. Он из меня все соки высосал. В уродину превратил. Золотовское семя. Дурная кровь., - морщится, окруженная полицейскими женщина, уже признавая свое поражение.
– Ну как ты тут?
– орет Машка, распахивая подъездную дверь, но замолкает, запнувшись на полуслове уперев взгляд в воскресшего Золотова. Юркой мышью ныряет обратно в подъезд, невзирая на тюки в ее руках, приготовленные для похода на узи моей рачительной сестрицей.
– Знаешь, чего я сейчас хочу, Золотов? – спрашиваю, когда все вокруг затихает. Носилки с Ольгой увезла «скорая», да и моё неугомонное семейство сейчас зырит в окна, затаившись в недрах квартиры. Я так счастлива. Чувствую жар тела моего Глеба, и растворяюсь в блаженном чувстве защищенности и полной безграничной любви.
– Нееееет. Нетнетнет,- ухмыляется Глеб, притворно – испуганно,- ах ты маленькая извращенка. Там же наши дети, как у тебя хватает совести думать о таком? Даже зверь не высовывается. Понимает ситуацию. А ты, бесстыдница...