Беда по вызову
Шрифт:
— Она подумает, — сказала я за Элку.
— Бэлка подождет, — ответила рыжая за Бэлку.
— А давай еще прыгнем! — попросила я рыжую.
— Коля! Этим двум шалавам еще по парашюту! — заорала рыжая, роняя ресницы на пол.
Девка у шеста все стыдилась, сжимая коленки и пряча локтями дойную грудь. Элка крикнула ей «Достаточно!» и отпустила со сцены властным жестом.
Рыжая полезла под стол за ресницами, но по дороге потеряла парик, став коротко стриженой шатенкой.
— А где Бэлка? — спросила я у нее, вдохнув через соломинку кружащий голову дым.
— Вот, — стриженая
— Не плачь, трансформер! Я напишу про нас книгу. Пятьдесят процентов — твои! У тебя больше ничего не отвалится?
— У меня — нет. Это все Бэлка на себя цепляет, я не могу с ней ничего поделать. Она вредная! До усрачки.
Больше ни я, ни Элка ничего не помнят.
Как девяносто процентов детей меня воспитывала бабка. Родителям было некогда. Сначала они делали карьеру. Когда сделали, оказалось, что нужно заново делать личную жизнь. Мое существование не вписывалось ни в первую задачу, ни во вторую. Зато здорово скрашивало бабкину одинокую пенсионную жизнь, наполняя ее большим смыслом и вечными ценностями.
Мой папа, став наконец директором завода, нашел новую жену и родил новых детей. Мою маму взяли на работу в иностранную фирму, она уехала в другую страну, завела другого мужа и других детей. Я даже не знаю — каких.
Это неправда, что нельзя какую-то часть жизни прожить как черновик. Можно. Можно даже начерно родить ребенка — такого как я. А потом начать все заново. Найти правильного супруга, родить и воспитать правильных детей. Я не против черновиков. Я — за. Мало ли что в жизни бывает.
Зато бабка была стопроцентно моей. Она тратила на меня все свое время, деньги, и душевные силы. Она была мачехой моей матери, и, следовательно, не моей родной бабкой. Но никто и никогда не докажет Элке, что родство определяется генами. Родство определяется степенью затрат — моральных и материальных. Следовательно, родственником может быть даже автомобиль. И это правильно.
С детства я поняла, что не такая как все. Во-первых, меня всегда ставили первой в любой шеренге, где требовалось строиться по росту, во-вторых, никто и никогда правильно не произносил мою фамилию. В-третьих, что бы я ни сделала, все оказывалось сделанным не так, как это делали другие.
В детском садике длинного, худого ребенка все обижали. Я не плакала, и никогда не жаловалась. Бабка забирала меня всю в синяках и в очень плохом настроении. Один раз она все-таки выпытала у меня про обидчиков и посоветовала:
— А ты ущипни и поверни.
— И что? — спросила я.
— Увидишь.
На следующий день все дети в саду рыдали. Кроме меня.
— Ваш ребенок сошел с ума! — орала воспитательница на бабку. — Она всех щиплет и поворачивает! Они забились в угол, боятся и плачут!
Бабка ухмыльнулась и впервые забрала меня из сада довольную и небитую. Я сделала вывод на всю жизнь: ущипнул — поверни! Иначе проиграешь.
Свой первый авантюрный роман я написала в пятнадцать лет. Он изобиловал ненормативной лексикой, стрельбой и погонями. Философия его была очень проста, и не очень нова: «украсть миллион и убежать». Прочитав
— Спрячь. И никому не показывай. Сейчас этим никого не удивишь. Пиши о вечном.
— Я и пишу о вечном, — обиделась я.
— Пиши о любви, — посоветовала бабка.
О любви я писать не умела. Поэтому снова написала о деньгах, погонях и перестрелках. Но больше никому не дала это прочитать.
Лет в шестнадцать я обнаружила, что мужикам не нравятся такие девушки как я. Им нравятся жеманные куклы с пышной грудью и оттопыренными задницами, желательно блондинки, желательно длинноволосые. Я побрилась почти наголо, выкрасилась в синий цвет, перестала носить украшения и лифчики с поролоновыми вставками. Я по-быстренькому лишилась девственности, дав партнеру на это пять минут. Партнер, мой сосед по площадке, справился с задачей в два раза быстрее. Избавившись от ненавистного комплекса, я потеряла к этой стороне жизни всякий интерес. Но сосед вдруг стал доставать меня предложениями выйти за него замуж. Я почти согласилась. Он был старше меня на десять лет, положительный, и главное — редко бывал дома, потому что работал геологом. Но все-таки я передумала и предложила ему остаться друзьями. Мне в нем всего не хватало: силы, дури, и просто тела. И звали его — Тимофей. Как бабкиного кастрированного кота.
Жаль, что я не умею писать о любви.
Утром Бэлка дала мне машину с шофером, чтобы я добралась до дома. Мы проснулись в шикарной спальне, на одной кровати, и долго рассматривали друг друга, пока калейдоскоп вчерашних событий не прояснился в наших головах. Бэлка, с взъерошенными короткими волосами и подслеповатыми глазами, давала мне указания:
— Давай, подруга, будь осторожна! Я не знаю какие там у тебя дела с Кариной, но у нее замашки фараонихи. А когда плебей одевает корону — это плохо.
Мы обменялись номерами мобильных и распрощались. Напоследок она сунула мне какой-то пакет, только в машине я заглянула в него и обнаружила там бутылку абсента. Щедрая Бэлка.
Газеты, которые я купила в киоске по дороге домой, пестрели моими фотографиями. На одних я была еще в платье, на других — форма одежды трусы, ботинки. Журналистам и в голову не пришло, что это конфуз, а не идея. Видок у меня был вызывающий, на лице ни тени смущения. Длинное тело, без намека на бедра и грудь. Только ноги и очки. Нужно снова посидеть на кефире и накопить хотя бы на грудь.
Отзывы о шоу были самые восторженные. Меня называли «новой звездой» и «блестящей находкой Карины». Одна желтая газетенка опубликовала две моих фотографии под заголовком «Угадай десять отличий». На одной я была в платье, на другой без. Это меня доканало и я разорвала пару газет.
Дома я переоделась, запихнув Каринино платье поглубже в баул. Я закурила на крыльце, наслаждаясь теплым утром и свежим воздухом. Подошла Танька и выжидающе уставилась круглыми глазами на мою сигарету. Лениво приплелся Шарик-Жорик и плюхнулся в ногах. Утро в деревне расслабляло, но я не собиралась сбавлять темп. Сделав последнюю затяжку, я пошла к калитке. Навстречу мне семенила баба Муза, вытирая руки о цветастый передник.