Беда
Шрифт:
Можешь себе представить? Глупость какая! Интересно, многих ли он так зацепил. Нью-Йорк — большой город, разок-другой, глядишь, и сработало.
Мы пошли к нему в студию. Постеры Анселя Адамса. Стопки CD, высокие башни одна подле другой, в форме большого S. Черно-белая плитка в ванной, полотенце для рук воняло «Кельвином Кляйном». Он поставил джаз — в жизни поганее не слышала. Наверное, есть какой-то специальный магазин, где продают такие скверные диски. Честно говорю, вот так и звучит заурядность.
Я сидела в круглом кресле-«папасане». Поручиться
Язык словно отварная солонина. Бесконечно целовал меня под коленками сзади. Должно быть, прежняя подружка уверяла, что там эрогенная зона. Или вычитал в мужском журнале.
Прежде чем он перешел к тому, к чему хотел перейти, я сказала:
— Между прочим, Роджер (вряд ли его звали «Роджер»), между прочим, должна тебя предупредить: у меня сифилис.
Забавно, правда?
И он все равно чуть было не сделал это.
На память я оставила ему свои трусики в кухонной раковине. Очко в пользу феминизма.
Джона Стэм, у меня уже спина болит.
Неужели я тебя чем-то обидела?
Я так боюсь, что я тебя обидела.
Если ты обиделся, так тем более позволь мне поговорить с тобой лицом к лицу, мы все обсудим, все исправим. Я люблю тебя до смерти. Честно говоря, этот твой приступ упрямства кажется мне до противности нелепым. Не мог же ты убедить себя в том, что я не знаю, что ты там.
Я тебя и с другого конца города увижу. Ориентируюсь на излучение твоей ауры. Я сыскала бы тебя на краю земли. Нырни ты в океан — и я нырну следом прежде, чем осядет пена.
Отправимся путешествовать вместе? Мне в стольких местах хотелось бы побывать, столько нового опыта! Я хочу, чтобы ты бичевал меня на илистых берегах Амазонки. Я хочу, чтобы ты лизал мои раны, словно свежевыпавший снег на высоких, покрытых туманом пиках горы Фудзи. Я хочу, чтобы ты распял меня в залах Версаля.
Открой дверь, Джона Стэм!
Я могу пробить ее, мне это под силу. Череп у меня крепкий. Я тебе не рассказывала? Еще маленькой девочкой я упала вниз головой с тарзанки. В ту пору детские площадки еще не выкладывали специальными матами. А мне это было нипочем.
Эй, мне тут становится скучно.
Чтоб время провести и чтоб научить тебя видеть моими глазами, расскажу тебе историю человека по имени Рэймонд Инигес. Рэймонда нельзя назвать настоящим напарником. Он больше напоминал магнитофон.
Нет, я вовсе не хочу сказать, будто он был глуп. Честно говоря, о его уме я не составила себе никакого представления. Никогда не слушала, что он там говорит, а если бы и слушала, кто я, чтобы судить.
Думаю, в свое время он был вполне себе живчик. Доходили слухи, будто он собирался профессионально играть в бейсбол. Уж во всяком случае, тот, прежний Рэймонд, мог пожарить себе яичницу, водил машину, умел пошутить.
Тот Рэймонд, которого знала я, ничего этого не мог. Ко времени нашей встречи слов у него в запасе имелось не больше, чем у ребенка. Теперь ты понимаешь, почему моя работа с ним оказалась столь примитивной.
И ты сам знаешь, почему этот труд
Меня интересовал не его интеллект, будь он высокий или низкий. Меня привлекает то едва уловимое качество, то несказанное je ne sais quoi, [21] которым человек отличается от ангела, — гениальность. У меня в этом смысле на людей нюх, Джона Стэм, потому я сразу запала на тебя. От Рэймонда исходил похожий аромат, многообещающий, но у тебя он и тоньше, и сложнее.
21
«Не знаю что» ( фр.).
Его запах был густым, сахаристым, порой липким. Можно даже сказать, похоже на кленовый сироп.
Мы встретились на занятиях, которые я проводила для него и его сотоварищей. Раз в неделю я наведывалась в то ужасное место, которое власти имеют наглость именовать пансионом. Зла не хватает, я и пытаться не стану выражать свои чувства по этому поводу. Держат людей в стойлах, как быков. В такой обстановке психея не восстановится. Человеку нужна отдушина, Джона Стэм. Ты же это понимаешь. Но что об этом впустую толковать.
Рэймонд заинтересовал меня, потому что, вопреки тому, что мне было о нем известно, он казался вполне довольным жизнью и таким искренним. Это было притворство, маска, и как не восхищаться: умел же человек играть! Выглядеть безмятежно-спокойным, а вокруг буря бушует.
Ты знаешь, что он чуть было не убил человека? Учителя в той школе, где работал. Он тренировал бейсбольную команду старшеклассников, спятил, напал на коллегу с битой.
Подумать только!
Люди ничего в этом не понимают. Они лечили его лекарствами, обеспечивали «физиологические потребности». Накормите, напичкайте таблетками — и пусть тупит.
Его недооценивали. Буйство Рэймонда — не от душевной пустоты, а от переизбытка. В нем кипели жизненные силы, энергия текла из его глазниц, кожа чуть не лопалась, ее распирало изнутри. Он вынашивал силу, был ею беремен, переполнен. Он был — Сверхчеловек.
Супермен.
Вроде тебя.
Какое несчастье — родиться Сверхчеловеком в нашем заформализованном мире.
Рэймонд был глубоко несчастен, Джона Стэм. Вот почему его бодрая физиономия внушала мне такой интерес.
Вы оба преисполнены решимости быть хорошими, хотя в твоей решимости больше воли и меньше рефлекса. И вы оба — потерянные. Твоя доброта растет из ненависти, как трава на выгоревшей почве. Ты не от этого мира. Было бы милосерднее убить тебя, Джона Стэм, избавить от разочарований.
В колонке «различия» укажем, что у него часто бывали проблемы с эрекцией, а на твой порог тень этой мрачной угрозы никогда не ложилась.
Поначалу мы с Рэймондом не находили общего языка. Он казался мне грубым и — буду откровенна, скажу как есть, — он и правда был глуп, Джона Стэм, глуп как пробка.