Бедабеда
Шрифт:
Время шло. Настя то уезжала, то возвращалась. Где-то работала или нет. Иногда оставляла деньги. Вроде бы что-то передавал Женя в качестве алиментов. Марьяша по-прежнему росла чудесной, беспроблемной, радостной девочкой.
Людмила Никандровна водила внучку на танцы, курсы подготовки к школе, рисование и лепку. И Марьяше все нравилось. Она была усидчивой, терпеливой, настойчивой. Ей было важно довести дело до конца. Именно поэтому она добивалась успехов. Педагоги ее обожали и хвалили за трудолюбие. Настя не появлялась даже на открытых уроках, которые устраивали на кружках для обалдевших от счастья родителей. Марьяша не искала глазами маму и не спрашивала
– Это здорово. А у меня аллергия на тополиный пух. Глаза слезятся. И сгораю сразу же.
Людмила Никандровна очнулась от воспоминаний и с удивлением посмотрела на Анну. Да, она по-прежнему находилась в кабинете и приветливо улыбалась. Людмила Никандровна не знала, что она произносила вслух, а что проговаривала про себя. И готова была поклясться, что Анна пришла пять минут назад, не больше. Но часы показывали, что минуло почти два часа.
– Что-то с часами. Надо батарейку поменять, – сказала растерянно Людмила Никандровна, понимая, что опять опаздывает забрать Марьяшу.
– Нет, все верно. Просто я у вас засиделась. Спасибо огромное еще раз. Вы мне очень помогаете. Всего доброго. Я запишусь на ближайшее время.
Людмила Никандровна не понимала, что происходит. Она машинально убирала на письменном столе, расставляя ручки в подставке, складывая документы и журналы в ровные стопки.
Анна улыбнулась на прощание и вроде как испарилась. Людмила Никандровна не могла бы поклясться – была ли эта пациентка на приеме или ей все почудилось. Она корила себя за невнимательность. Наверное, действительно устала, раз опять так легко выключилась. Заработалась. Да и мысли были заняты то Настей, то Марьяшей. А еще мамой. Брат звонил вчера, пьяный, требовал забрать мать. Иначе он сдаст ее в местную психушку. И Людмила Никандровна ни минуты не сомневалась, что он это сделает.
Иногда по вечерам она думала о том, что заслужила проблемы с Настей. Потому что сама оказалась плохой дочерью и ей все возвращается сторицей. «Карма», – говорил бывший зять. «Ответочка прилетела», – сказал ей один пациент, который не мог найти общий язык с сыном и считал, что это закономерно – он тоже не общался с собственным отцом.
Три месяца назад Людмила Никандровна отправила свою пожилую, страдающую деменцией мать домой. И все три месяца каждую минуту корила себя за этот поступок. Но тогда, три месяца назад, ей казалось, что это единственный выход. Да и мать каждый день, каждую минуту спрашивала, когда они наконец уедут из Москвы, когда вернутся домой. Ведь там поди огород совсем зарос. А соседи наверняка яблоки обобрали и малину тоже. Но ведь ни за что не признаются.
Никаких кустов малины, никаких яблоневых деревьев у них, конечно, не было. Видимо, память сохранила совсем старые воспоминания, из раннего
Мама перестала узнавать свою дочь Милу где-то полгода назад. Иногда, правда, случались проблески, но лучше бы их не было. Мать, думая, что перед ней посторонний человек, становилась ласковой и милой старушкой, бабушкой, а если знала, что с ней близкие, превращалась в злую, раздражительную старушенцию. Придиралась по мелочам, кричала, что Мила ее в гроб загонит своими таблетками, лишь бы дом оттяпать у брата. Но пусть она не рассчитывает, завещание она составила, и там все на сына. Только на него.
Людмила Никандровна говорила «да, мама», конечно, хотя никакого завещания и в помине не было, а дом давно превратился в сарай.
– Витя где? – спрашивала мать.
Она просыпалась с этим вопросом и засыпала. Людмила Никандровна обычно отвечала или «ушел» или «скоро придет». Мать тут же успокаивалась и заводила любимую песню про то, что ее сын Витя работает с утра до ночи, то одна работа, то другая, а Милка лентяйка. С детства такая. Или мячик бросает, или, как сейчас, уходит на три часа. Что ж за работа такая, чтобы на три часа уходить? Да еще и находятся дураки, которые платят Милке за то, что она им мозги промывает. Ну ладно, они больные, что с них взять? Но как у Милки рука поднимается брать деньги? За что? За языком почесать?
Людмила Никандровна давно перестала спорить, возражать, доказывать и объяснять. Когда Мила начала играть в волейбол, мать без конца причитала, что «мячик кидать много ума не надо. За что только новые кроссовки подарили? Вот Вите ходить не в чем, а вам, бездельницам, все на голову валится».
Болезнь прогрессировала, Людмила Никандровна поняла, что долго не выдержит. Витя стал для матери смыслом жизни – предметом для разговоров, воспоминаний. Но когда мать стала кричать в голос и звать сына, тут уже у Людмилы Никандровны стали сдавать нервы.
– Витя, Витя! Где ты? Забери меня! Милка меня заперла в комнате! – кричала мать, и у Людмилы Никандровны тряслись руки, когда она доставала таблетки, чтобы мама могла успокоиться и поспать.
Настя тогда дома не появлялась – съехала к очередном бойфренду. Приезжала только за чистой одеждой и обувью.
– Да отправь ты ее наконец, – сказала она матери в очередной свой короткий набег домой.
– Она не понимает, что говорит и делает. Витьке она не нужна. Ей требуются уход и препараты, – возразила Людмила Никандровна.
Настя пожала плечами:
– Зачем? Она все равно считает, что ты ее хочешь угробить. Какой смысл?
– Смысл, Настя, в том, что ты меня в ближайшую канаву выбросишь, если я буду в таком состоянии. Смысл в том, что она моя мама и твоя бабушка. И если я не привила тебе хотя бы толику сострадания, значит… Не знаю… иногда ты меня не просто поражаешь, а шокируешь.
– Делай как хочешь.
– Ты бы хоть зашла к бабушке. Может, она тебя узнает.
– Заходила. Она назвала меня шалавой подзаборной и обложила матом. Даже не знала, что бабушка умеет так ругаться.
– Так она тебя узнала?
– Нет, конечно. Я для нее была Лариской. Кто это, кстати?
– Жена твоего дяди, то есть, можно сказать, тетя. Но спасибо за то, что вообще к бабушке заглянула.
– Мне нужна была расческа. Я ее оставила у бабушки в комнате.
Когда мать стала кричать по ночам и пугать Марьяшу, Людмила Никандровна решила, что с нее хватит.
– Прабабушка опять кричала? – спрашивала утром Марьяша.
– Да, опять.
– И я опять проснулась из-за нее?