Бедные (Империя - 2)

Манн Генрих

– А вам это обязательно надо знать?
– спросил Бальрих.

– Мне ничего не надо знать, - наставительно ответил старший.
– Одиночка ничего не знает и ничего не может, хотя бы у него была на плечах, как у меня, голова вечно юного энтузиаста. Но и великое и малое совершается по непреложным научным законам, на которые опирается наша партия.

– Опирается, - повторил Бальрих.

– Все идет своим историческим путем, - снова подтвердил многоопытный политик.
– Делать ничего не надо. Капитализм сам себя изживает.

– На

наших спинах, - заметил Бальрих.

– А когда он изживет себя, мы будем его наследниками.

– Мы должны на деле доказать свое право быть ими, - сказал Бальрих с нажимом.

– И как же вы это намерены сделать?

Бальрих посмотрел на него, подметил его злобный взгляд и растерянное, настороженное лицо.

– Вас это интересует?
– спросил рабочий.

– В моей искренности, товарищ, вы надеюсь, не сомневаетесь, - отозвался Фишер.

– Нет, товарищ.
– В голосе Бальриха звучала холодная ярость.

Член рейхстага струсил.

– Только без насилия, - торопливо пробормотал он.
– Забастовки и прочие насильственные меры прежде всего бьют по нам самим. При этом Фишер подумал о своих гаузенфельдских акциях.

Рабочий, раскусив своего спутника, уже не слушал его жалкий лепет; казалось, он говорил самому себе:

"Мы должны дерзать и должны верить в себя и в других. Ведь и у нас есть душа! Мы знаем, что такое добро, мы всё же - люди. Одним этим мы уже сильнее денег".

Старый политикан искоса поглядел на него, насмешливо прищурив желтоватые глаза. Потом вздохнул - в нем возникли смутные воспоминания о былой юношеской роскоши чувств. Да, ему тогда казалось, что не у него одного, а у всех те же чувства... Вздор, конечно, но все же верилось... Так шел он довольно долго, пристыженный, занятый неясными мыслями о своей отживающей партии и о бесплодно прожитой жизни.

Затем он похлопал молодого человека по плечу и предрек, что, вопреки всему, тот сделает блестящую карьеру. Но, к изумлению депутата, Бальрих оттолкнул его руку и даже прикрикнул на него. Рабочему стало вдруг мучительно стыдно. "Я, кажется, уже слишком начитался книг. Слушаю этого болтуна и сам разглагольствую, точно какой-нибудь буржуй".

– Какое вам дело, - воскликнул он, - до моих планов! Вы только шпионите здесь! Так знайте же, что у нас на уме!
– И в приливе ярости добавил: - Все отдаст нам эта банда, а потом каждый пусть хоть собственной бритвой...

Бальрих оглянулся, но депутат исчез... Опомнившись, рабочий направился к фабрике.

Там уже было известно о предстоящем обследовании предприятия санитарной полицией. Многие надеялись, что у Геслинга будут по этому случаю неприятности, и радовались заранее. Действительно, несколько дней спустя, поутру, прибыл медицинский советник и начался осмотр. Оборудованием фабрики он не мог нахвалиться, а умывальниками был более чем восхищен.

– Старшему инспектору господину... простите, как...

– Моя фамилия Ваксмут, господин медицинский советник.

Старшему инспектору Ваксмуту было

поручено передать живейшую признательность господину главному директору, который, к сожалению, сейчас занят. Тогда те рабочие, которые были уже готовы торжествовать, уныло переглянулись. Они сразу догадались, в чем дело. Этот чиновник от медицины был заранее готов хвалить умывальники. И Наполеон Фишер, который кичится тем, что комиссия - его заслуга, тоже приложил сюда руку. Умывальниками, которым так обрадовались рабочие, хозяева воспользовались, чтобы отделаться от их требований.

После обследования фабрики дошел черед и до людей. Ведомственное лицо, мужчина исполинского сложения, проследовал вдоль рядов рабочих подобно гигантской статуе некоего доблестного полководца. Порой он останавливался и, подбоченясь, расспрашивал кого-нибудь из них. Тем надлежало перечислить все перенесенные ими болезни, причем советник, казалось, был убежден, что каждый от него что-то утаивает. Впрочем, в некоторых случаях он мог казаться даже приветливым и общительным, например, когда дело дошло до Яунера. Зато Гербесдерфер, стоявший рядом с Бальрихом, внушал ему явное недоверие.

– Снять бинт!
– приказал он и, взглянув на его палец, снова властно бросил: - Фамилия?

Старший инспектор назвал фамилию, после чего медицинскому советнику как будто все стало ясно.

– Ну, конечно, мы облепили палец глиной. Народный метод лечения. А в случае заражения - кто оплатит операцию? Знахарь, что ли? И расходы на похороны он тоже возьмет на себя?
– Обратившись к старшему инспектору, он пробурчал: - Господин, господин...

– Ваксмут.

– Ваксмут. Покруче с ними, господин Ваксмут, прошу вас, придерживайтесь этого золотого правила. Ведь наш человеческий материал застрахован вдоль и поперек, он не может гибнуть когда ему заблагорассудится.

Медицинский советник хотел было уже проследовать дальше, но вдруг повернулся, как на шарнире.

– Какой у того вон рабочего пристальный взгляд... Вы не заметили?

– Он хороший рабочий, - ответил старший инспектор с удивительным простодушием.

– И вам о нем не известно ничего особенного?

– Он учится.

Тогда медицинский советник кивнул с мрачным удовлетворением:

– Ага! Теперь вы сами убедились, что от моего пытливого взора ничто не ускользнет.
– И обратился к рабочему: - Эй, вы, как вас зовут?

Бальрих неторопливо смерил его взглядом. Затем, нажимая на каждое слово, ответил:

– Меня зовут... господин... Бальрих.

– Так, так. Еще чище.

Тут советник подбоченился и уперся ногами в пол, казалось, не собираясь уходить.

– И долго вы уже учитесь?

– Год.

– Наука, очевидно, не пошла вам на пользу. Скажите - вы страдаете раздражительностью?

– Когда меня раздражают, - ответил Бальрих.

– Скажите - не появляется ли у вас, особенно во время занятий, этакое... особенное возбуждение? Так что вы даже сбрасываете одежду?