Бедные-несчастные

Грей Аласдер

— В моих отношениях с женой стыдиться мне нечего, — резко ответил генерал; Белла мягко высвободилась из моих рук и подошла к старику.

— Вы стараетесь быть добрым — может быть, вы и вправду мой отец. Дайте подержать вашу руку, — сказала она.

Он взглянул на нее, скривив рот в болезненной улыбке, напомнившей мне улыбку моей матери, и позволил ей взять свою руку в обе ладони. Она закрыла глаза и прошептала:

— Вы сильный… яростный… хитрый… но ни капельки недобрый, потому что боитесь.

— Неправда! — воскликнул старик, отдергивая руку. — Сильный, яростный и хитрый, да, слава Богу, я такой. Потому-то я выбрался сам и тебя с матерью вытащил из вонючей манчестерской помойки, всех нас вытащил, а кто послабже, тех

потопил. Троих твоих маленьких братцев я не смог, правда, вытащить — померли от холеры. Но ничего на свете я не боюсь, кроме бедности и фырканья тех, у кого кошелек потуже. А этого только дурак не боится, тем более когда и того и другого изрядно пришлось хлебнуть. Мы все этого нахлебались, пока я не выпер из дела твоего дядьку. Уж как он визжал — что твоя свинья резаная, а потом с Хадсоном спознался, чтоб свое вернуть, с самим Хадсоном! С рельсовым королем! Но я и его, и Хадсона стер в порошок. Да, Викки, — старик вдруг разразился хохотом, — не кто иной, как твой старый папаша, стер в порошок Короля Хадсона! Но ты женщина и о бизнесе не имеешь понятия. Через десять лет у меня уже был граф в совете директоров, я проводил людей в парламент и давал работу половине квалифицированной рабочей силы Манчестера и Бирмингема. Потом в один прекрасный день тебе стукнуло семнадцать, и я вдруг увидел, что ты красавица. До этого я был слишком занят, чтобы на тебя смотреть или думать, как придать тебе товарный вид для рынка невест. Но тут я потащил тебя прямиком в швейцарский монастырь, где дочек миллионеров скребут и полируют вкупе с дочками маркизов и всяких заграничных принцев. Говорю настоятельнице: «Сделайте мне из нее леди. Попотеть с ней придется, это уж точно. Она упрямая, как ее мамаша когда-то была, — из тех ослиц, что лучше понимают палку, чем морковку. Неважно, сколько уйдет времени и денег, важно, чтоб получилась невеста высшего разряда». Времени ушло семь лет. Когда ты домой вернулась, твоя мать уже умерла — отказала печень, — и я, признаться, за тебя порадовался. В бедности она мне хорошей женой была, в богатстве — только обузой. Ее простота могла погубить твои шансы. А уж из тебя-то монахини конфетку сделали — по-французски болтала, как настоящая мамзель, хотя английский твой как был манчестерским, так и остался. Но генерал был не в претензии — правда, сэр Обри?

— Правда. Ее чудной говор меня забавлял. Это было чистое создание, милейшее существо из всех, кого я встречал, — сказал генерал задумчиво. — Душа невинного ребенка в телесной оболочке черкесской гурии — неотразимо.

— Любила я вас? — спросила Белла, глядя на него. Он важно кивнул.

— Ты восхищалась им, боготворила его, — воскликнул ее отец, — да и посмела бы ты его не любить! Ведь это был народный герой и двоюродный брат графа Хервуда. К тому же, тебе уж двадцать четыре исполнилось, а он был единственный мужчина, кроме меня, с которым тебе разрешалось видеться. Ты на седьмом небе была в день свадьбы. Для приема и банкета я снял и украсил целиком манчестерский Фри-трейд-холл, и соборный хор пел вам «Аллилуйю».

— Ты любила меня, Виктория, и я любил тебя, — сказал генерал хрипло, — поэтому мы стали мужем и женой. Я пришел сюда, чтобы напомнить тебе об этом и защитить тебя. Простите меня, джентльмены! — его правый глаз обескураживающе метнулся в нашу с Бакстером сторону. — Простите меня за крики и оскорбления. Может быть, вы и честные люди, хотя обстоятельства говорят не в вашу пользу, а моя вспыльчивость печально известна. Тридцать лет я служил Англии (или, лучше сказать, Британии) и щадил себя не больше, чем солдат, которыми командовал, и дикарей, которых усмирял. В моем теле нет ни единого мускула без своей особой боли, и хуже всего мне, когда я сижу. Я могу отдохнуть только лежа ничком, вы мне позволите краткий отдых?

— Сделайте одолжение, — сказал Бакстер.

Адвокат, врач и детектив вскочили с дивана. Врач помог генералу на нем распластаться.

— Дайте

я вам подушку подложу, — сказала Белла, которая уже принесла подушку и стала подле него на колени.

— Нет, Виктория. Я никогда не пользуюсь подушкой. Неужели ты забыла? — промолвил генерал, опустив веки.

— Да. Забыла.

— Ты совсем ничего обо мне не помнишь?

— Ничего определенного, — ответила Белла неуверенно, — хотя что-то в вашем голосе и наружности все-таки кажется знакомым, словно я во сне вас видела или в театре. Дайте подержать вашу руку. Может быть, тогда вспомню.

Он устало протянул руку, но, едва дотронувшись до нее пальцами, она вскрикнула и отдернула свою, как ошпаренную.

— Ужасный человек! — воскликнула она не укоризненно, а только ошеломленно.

— То же самое ты сказала в день своего бегства, — ответил он усталым голосом, не открывая глаз, — и ты ошиблась. Если не брать в расчет воинские награды и общественное положение, я такой же мужчина, как все. Ты как была, так и осталась неуравновешенной женщиной. Жаль, Приккет не сделал тебе операцию после медового месяца.

— Операцию? Какую?

— Не могу тебе сказать. Джентльмены обсуждают такие вещи только со своими врачами.

— Сэр Обри, — вмешался Бакстер, — трое в этой комнате — квалифицированные медики, а единственная присутствующая здесь женщина готовится стать медицинской сестрой. Она имеет право знать, почему вы называете ее неуравновешенной женщиной, обуреваемой болезненными страстями, которой после медового месяца следовало сделать хирургическую операцию.

— Лучше бы не после, а до, — промолвил генерал, все еще не размыкая век. — Магометане делают это новорожденным девочкам. Поэтому из них получаются самые покорные жены на свете.

— Не будем ходить вокруг да около, сэр Обри. Сегодня в церкви ваш врач на ухо сказал мне, чем по его — и вашему — мнению была больна ваша жена. Если он немедленно не повторит это вслух, разговор будет продолжен в суде перед шотландскими присяжными.

— Скажите, Приккет, — согласился генерал устало. — Прокричите. Оглушите нас.

— Эротомания, — с трудом выговорил врач.

— Что это значит? — спросила Белла.

— Генерал полагает, что ты слишком сильно его любила, — ответил Бакстер.

— Это значит, — торопливо заговорил Приккет, — что вы хотели спать в его спальне, в его постели, лежать с ним (я принужден быть откровенным) каждую ночь без исключения. Джентльмены! — Он отвернулся от Беллы и обратился ко всем прочим:-Джентльмены, генерал-добрый человек, он скорее отрубит себе правую руку, чем разочарует женщину! Накануне свадьбы он попросил меня дать точное описание — с научной, гигиенической точки зрения — обязанностей женатого человека. Я сказал ему то, что знает каждый врач, — что половые сношения, если ими злоупотреблять, ослабляют и тело, и душу, но в разумных пределах не приносят ничего, кроме пользы. Я сказал, что ему следует допускать к себе молодую жену на полчаса каждый вечер в течение медового месяца и раз или два в неделю после него, причем как только будет установлена беременность, все любовные игры следует прекратить. Увы, леди Коллингтон оказалась столь неуравновешенной, что даже на восьмом месяце она хотела лежать с сэром Обри всю ночь напролет. Когда ей этого не позволяли, закатывала истерику.

По щекам Беллы заструились слезы.

— Бедняжке хотелось помиловаться, — сказала она.

— Ты никогда не могла понять, — проговорил генерал сквозь сжатые зубы, — что прикосновение к женскому телу возбуждает в крепком, полноценном мужчине АДСКИЕ ВОЖДЕЛЕНИЯ — вожделения, обуздать которые невозможно. Миловаться! Отвратительное, бабье словечко. Оно марает твои губы, Виктория.

— Тут каждый говорит, что думает, ясное дело, — сказала Белла, вытирая глаза, — но странно все это звучит. Послушать сэра Обри, он может разорвать женщину на части, но, честно сказать, обойдись он со мной грубо, я его о коленку бы переломила.