Бедные звери шизария
Шрифт:
— Дура! Ой, дура, Хабибуллина! Да куда ж ты рукой — то?! Голой рукой в дерьмо!
— Тошно смотреть…
— Совсем спятила!
Но та, не обращая внимания на брезгливые рыганья, уже успела сотворить добро, прочистила и, хихикая, наблюдала, как сползает с растопыренных пальцев жидкая каша фекалия.
— Дура — дурой! — продолжали возмущаться нервные с безопасного расстояния.
Но вдруг кто-то тихо сказал:
— Не надо, не оскорбляйте, у нее сын в армии погиб. Из-за сына она здесь. Из армии не вернулся…
В этот день от Хабибуллиной,
Целый день эйфория не прекращалась. Она что-то нежно лепетала, то ли гулила, то ли баюкала… Увидела меня, прервала на миг свой таинственный "рай", и только мне, доверительно, по секрету:
— Милиция тебя сюда, милиция!
— 2 —
Меня привезли в наручниках…
…Двое в штатском схватили у подъезда, затолкали в машину.
— Ну, блядь, — оскалился из глубины уазика участковый, — В дурдом отправим!
— Какое вы имеете право?! Отпустите сейчас же! — потребовала я.
— Заткнись, блядь! Все жалобы вспомнишь! — он завернул мне руку до хруста, до пронзительной боли в плече.
— Помогите! — кричала я, пытаясь дотянуться до дверцы, привлечь внимание прохожих, но двор мгновенно опустел…
А машина уже тронулась с места.
— По-мо-ги-те!
— Молчи, блядь! — легавый ударил под дых. Дыхание перехватило.
— Я тебя посажу! — выдавила я, но он снова ударил, схватил за волосы, накрутил на громадный кулак, рванул. Впервые в жизни я почувствовала близкое дыхание садиста. С каким наслаждением он выкручивал запястья, наворачивал кожу на кость, обрывал внутри сухожилия… Да… он отлично владел болевыми приемами подонков из спецшкол.
— За все ответишь!
— На, сука, получи! На, блядь, на!
В ментуре легавые отобрали ключи и паспорт, долго рылись в рукописях, обнюхивали каждую бумажку: "Это — что? Ру-ко-пись? А для чего?", потом завернули руки за спину, и колбасные пальцы толстомордого кобеля засновали по телу, заползли в карманы, выгребая наружу мелочь и варежки.
— Какое вы имеете право?! — протестовала я против неслыханных унижений, но в ответ заломили руки, придавили тяжеленными сапогами ступни и принялись прощупывать складки одежды.
— Немедленно сообщите об аресте прокурору! Вы даже не представляете, как вы все будете наказаны! Немедленно отправьте меня в травмпункт! Я требую засвидетельствовать нанесенные побои!
Вдруг в кабинет впорхнула невысокая пронырливая женщина:
— Вы требовали адвоката?
Это была адвокатесса Сорокина. Я — к ней выяснить: почему схватили, где санкция прокурора? Она прохладно выслушала возмущенный рассказ о незаконном аресте.
— Не понимаю — за что меня арестовали. Объясните хотя бы, что происходит?
— Я ничего объяснять не буду. Мы с Вами не оформили договор. Но можете написать прокурору жалобу о нанесенных побоях. Я передам.
Она протянула мне лист, я
— Распишитесь!
— Что это?
— Протокол допроса.
— Какого допроса? Разве был д о п р о с?
С трудом разобрав мелкие каракули, я возмутилась:
— Что вы здесь написали? Мое признание? В чем? Я рассказала адвокату, как меня схватили и при этом зверски избили! Дайте бумагу! Сама напишу!
Но следователь со знанием дела протянул "допрос" адвокату, и Сорокина, как ни в чем ни бывало, черканула на листе подпись.
— Что же вы делаете?! Что там написано? Для чего подписываетесь за меня?
— Такой порядок. Если подследственный отказывается — допрос подписывает адвокат.
— Какой же вы адвокат? Понятно, зачем вас сюда привели!
— Мы с вами никакого договора не заключали! Я вам не адвокат, — гордо отпарировала она, и меня затолкали в КПЗ, где какая — то арестованная бомжиха тихо посапывала на полу под дверью.
Шершавые цементные стены, мрак, затхлость. Ни лежанки, ни стула — карцер. Мне оставалось только одно: ждать и надеяться, что во всем разберутся, и кому — то придется долго извиняться. Но прощения сволочам не будет.
…Дверь распахнулась, и на пороге появился подонок Венчев:
— Ну, все, сука! В Петелино тебя!
— В какое Петелино? За все ответишь, гад!
Рядом с ментовским выродком возникли еще трое ублюдков с палками и начали скалиться, гоготать и махать дубинками:
— У! Дебильная! Шиза! Блядь! Смотри — блядь!
— Охо-хо! В Петелино! Хо-хо!
Вероятно, они специально дразнили, пытаясь довести до определенной кондиции, но я была уверена, что подонкам скоро не поздоровится, и старалась не обращать внимания на дубинки, летающие над головой. Эти гады уже давно вынюхивали с какой стороны меня уцепить. Участковый замучил старух во дворе с просьбой "помочь милиции, не могут справиться", но даже старорежимные бабульки смеялись над потугами глупых ментов мстить за "правильные" статьи в их любимой газете "Новости".
— Ты, дочка, подписи собирала на митинге против "полигона", давай — ка мы всем двором подпишемся. Мы хоть и на пенсиях, а тоже в могилы не торопимся. Не надо нам здесь никаких мусорных заводов. Без того здесь чернобыль устроили. Не беда, что милиция крутится, расспрашивает, мы о тебе ничего плохого не знаем. Так и сказали ему: хорошая девка!
Старушки в сложных разборках с ментами всегда были на моей стороне. У людей старшего возраста в душе сохранилось больше ностальгии по светлым временам. На их памяти сталинские расстрелы родных и знакомых. Они свидетели реабилитаций и возвращения сотен тысяч ни в чем не повинных людей из гулагов. Зато достославные потомки — поколение из разряда забитых и поломанных пионеро — октябрят всегда более опасливы и осторожны в серьезных разборках с властью.