Бедный Павел. Часть 2
Шрифт:
— Ты, Ваня, муж, конечно, справный! Добрый муж! Ты, вона, и яровой пшенички богато собрал, сам-девять [57] получил, а я-то едва сам-шесть, хотя у себя в Ликурге [58] — то сам-два только и растил! А картофель этот…
— Фролка, ты уже хорош меня нахваливать! Чай твоего сына крестим, а тут себя словно женихом чувствую! — Никитин захохотал и стукнул по плечу своего соседа Фрола Балязина, что поселился у них зимой, приехав вместе с непраздной жёнкой из-под Костромы по переселенческой повинности. И вот
57
Устаревшее наименование урожайности — во сколько раз собрано больше чем посеяно.
58
Ликурга — село около Костромы.
Отец Лаврентий, прибывший вместе с женой крестить младенца, получившего имя Лука, не мог нарадоваться очередному прибавлению в семьях уже местных крестьян. Роды были нелёгкие и, если не матушка Леонида, которая имела навыки повитухи, полученные в церковной школе для жён священнослужителей, глядишь и не явился бы на свет Лука Фролович. Теперь именно она по праву стала крёстной матерью нового человека.
На крестинах пили мало, но Фрол был пьян и без вина, болтал непрерывно, щедро разливая комплименты, то Ивану — старосте Никитинки, который бросил всё и привёз матушку Леониду на роды. То своему лучшему другу и соседу Михаилу Молдаванину, который не пожалел на крестины небольшой бочонок вина. То отцу Лаврентию, что сам приехал на праздник, а то и прочим своим соседям.
— Ты, Фролушка, не болтай! Твой праздник, твой сын, твои гости! Сколько угощения на столах стоит! Когда такое было-то?
— Почитай, никогда не было, Ваня! Как в сказке ведь! — конечно, подобные столы были редкостью в крестьянской жизни — и пироги, и каши, и картофель, и овощи, и разная рыба — всё благодаря дружным соседям.
В новых деревнях складывались сплочённые общины, в этом была заслуга и бывших солдат, которые составили первоначальный костяк населения, они-то привыкли все делать вместе. И русских крестьян, что приходили на землю сразу вслед за отставниками, для которых община была единственным привычным способом существования. И даже переселенцев из Прибалтики и западных стран, которые просто не могли бы понять правил жизни на неизведанных территориях без поддержки местных жителей. Как без помощи соседей вспахать целинные земли, построить дом, научиться топить печь углем и так далее?
— Вань, а куда хлебушек денем-то? Ты человек ловкий и сметливый! Что ты думаешь-то? — пошли, наконец, серьёзные разговоры. Урожай был хороший, да что говорить — такого количества пшеницы с одного надела не видел ни один крестьянин, а при этом ещё была картошка, а уж про овощи и сено и говорить не приходилось. Оброка с государственных крестьян не брали первые два года, а подушного налога так целых пять лет и всё выращенное оставалось в их распоряжении.
— Ну, люди добрые! Я сам пока не решил, а давайте-ка у отца Лаврентия спросим — он больше всех о порядках знает! — батюшка приосанился, погладил бороду и начал:
— Тут, чада мои, всего три пути вижу: первый — всё съесть, али пропить! — народ весело загудел. Священник явно шутил, и шутка удалась. Пётр из Прибалтийского генерал-губернаторства разъяснял смысл происходящего ещё очень плохо понимавшему русский язык албанцу Адриану, батюшка не продолжал свою речь, ожидая, когда они закончат. И снова начал после хохота понявшего смысл шутки бывшего турецкого подданного.
— Второй
— И какой путь лучше, батюшка? — робко спросил Пантелей Гагарин.
— А вот не знаю! Только по опыту своему скажу — менять лучше не стоит. Оно, всегда, кажется, что так проще, но поехать в тот же Белый городок и там всё купить на всех соседей — всяко выгоднее. Вот! — все загудели, обсуждая слова отца Лаврентия. Приобрести всякого инструмента, одежонки, даже скотины, вдобавок к выданным казной — у каждого была какая-то заветная мечта.
— Смотрю, отче, матушка опять непраздна? — Иван, не любил бесполезных сейчас фантазий, и продолжил разговор с Лаврентием уже наедине, отведя его в сторону.
— Глазастый ты, Иван, вот никто ещё не заметил, а ты уже! — засмущался священник.
— Так я и не говорю никому, вот только тебе! — спокойно улыбнулся Никитин.
— Что, и Татьяне своей не сказал? — хитро глянул отец Лаврентий.
— Так это она заметила! — засмеялся крестьянин, — Когда твоя Леонида её осматривала.
— Вот оно что? И когда вы ждёте дитя?
— Да где-то к ноябрю и у нас прибавление будет, отче.
— Почитай все жёнки в волости к Рождеству родят. Леонида совсем умучается — хочу просить, чтобы повитуху ещё хоть одну прислали из Белого города! А вот крестить в распутицу буду по деревням, наверное…
— Ничего, отче, так вместе рожать, небось, не будут больше. Сам знаешь, что так получилось от счастья, как свои наделы увидели… Да, ладно, а на свете-то что твориться?
— Чума в Кабарде, люди мрут! Туда вот докторов со всей Руси собирают, монахи на подвиг идут, да ещё объявлено об учреждении Чумного Ертаула [59] . Ертаульные будут и порядок в зараженных местах наводить, и не выпускать никого из карантина. В армии добровольцев собирают.
— И что, идут? С чумой-то бороться страшнее, чем с неприятелем.
59
Передовые части армии (уст.)
— Да идут — и жалование двойное платят, и год службы там за два года в армии считают.
— Ну, тогда оно понятно…
— Ещё, говорят, многие солдаты, что в Москве на Чумном бунте были, идут. Не боятся они уже чёрной смерти, в глаза ей смотрели…
— Ох, отче, страшное дело это…
— Это да, сыне… Ещё указ вышел, что три года ещё рекрутского набора не будет, дескать, переселенческая повинность и так тяжела.
— Тоже дело, батюшка! Народец к нам едет со всей Руси-матушки, кто же там остался…
— Куды прёшь, дурья башка? Застрелю же! Не заставляй грех на душу брать! — Елизар наставил ружьё на идущего к нему с безумным криком кабардинца, тот кричал на своём языке, и сержант не понимал его.
— Стой, достойный уорк [60] ! — высокий властный офицер прокричал эти слова прямо с коня, на котором он подъехал, сначала по-русски, а потом повторил это на кабардинском, — Ты сейчас умрёшь, ибо этот честный солдат всего лишь спасает твоих детей от страшной болезни!
60
Благородный (кабард.) — дворянин в Кабарде.