Бедный Павел
Шрифт:
Так что, на уроке фехтования, состоявшемся на следующий день после инцидента с Хитрово, когда Орловых отбили от преображенцев только конные гвардейцы, я невзначай спросил, бывал ли Алексей в Винниково. Тот понял всё и принял правильное решение — рухнул на колени и умолял о пощаде, которая, после демонстрации раздумий, была ему дана в обмен на обязательства поддерживать меня. Ведь, если бы до мамы дошла эта информация — ему бы просто не жить. Да и мой верный Белошапка убил бы его без раздумий за смерть своего брата.
Теперь я мог быть спокоен,
По просьбе Алексея, Иван опять собрал братьев на семейный совет.
— Что ты хотел нам сообщить, Алеша? — уверенно и спокойно произнес Иван.
— Наследник всё знает о ночи переворота! — глухо произнес Алексей, обнимая руками голову, на бледном лице его черными дырами выделялись ввалившиеся глаза.
— Что? — все братья его вскочили, и крик их слился в один голос.
— У него Чертков, кто возглавлял покушение.
— Как, он жив? — вскричал Григорий, и на сей раз Иван даже не попытался остановить его, как нарушившего правила семейного совета. Четыре пары пытливый глаз уставились на Алексея.
— Жив! Он был верен нам, а такое не может наказываться смертью.
— Ты должен был его убить! — продолжал Григорий.
— Моя честь, это всё, что принадлежит мне! — так же глухо, но твердо продолжал Алексей. — Всё остальное принадлежит моей семье, но это — моё! И я не поступлюсь ею, не убью друга!
— Значит, как императоров убивать, тут честь твоя не причём…
— Остановись, Гриша! — так же устало, как и Алексей, остановил его Иван. — Чтобы найти твоего Черткова, Павел должен был что-то знать о самом заговоре.
— Похоже, он знал. Я думаю, что он всегда знал.
— Но как?
— Не знаю. Может, вычислил, а может Шешковский не так верен нам, как говорит.
— И не выдал нас Императрице? Думаю, что за сына она бы и Гришку не помиловала, а нас-то и подавно.
— Мы ему нужны.
— Как?
— Он сам мне сказал.
— Что?
— Он мне сам рассказал о нашем заговоре. И о том, что готов нас простить.
— А в обмен?
— В обмен мы будем служить ему и России. Не будем предпринимать каких-либо действий без его согласия.
— И что?
— И я согласился. И за вас тоже согласился. Он действительно очень умен и хитер. И мог бы давно стереть нас в порошок, рассказав о нашем деле матери или даже тому же Панину. Но он никому об этом не рассказал. И даже сейчас он мог бы столкнуть нас вниз, дав даже небольшой толчок. Но он не сделал и этого. Мы ему нужны!
— В качестве кого? — с горечью спросил Григорий.
— В качестве верных людей. Не только ему, но и России верных. Он сказал, что глупостей мы много сделали, но Родину не предали. Поэтому он готов дать нам шанс. Но он будет последним. Даже, если императрица Гришку отвергнет, он нас будет помнить и в обиду не даст. И против чести идти не заставит. Мне показалось, что он откровенен со мной. Да и не нужны мы ему прямо сейчас.
— Да… — протянул разочаровано Иван. — Не ожидал я такого. Но никто не ожидал. Наследник…
Долго сидели братья, выпили много вина, много говорили, но всё-таки решили, что Алексей прав — деваться некуда, да и незачем уже. Григорию императором не быть, а в Берёзово, или даже на плаху, смысла рваться нет. Надо соглашаться.
Мама продолжала поддерживать отношения с Григорием Орловым, но страсть, да и любовь уже ушли — осталась привычка. Он не лишался чинов и званий, но влияние фамилии резко пошло на спад. Она начала много советоваться со мной. Что тут было первично, то, что я начал уже демонстрировать свои таланты, или то, что Дидро назвал меня «Самым талантливым юношей в Европе, царству которого позавидуют примеры Древней Греции» — не знаю, но факт налицо.
Я же пережил новое потрясение. Моя старая нянюшка Марфа умерла. Я сидел с Ломоносовым, когда в дверь тихонько постучали — я всегда настаивал, чтобы без стука не входили. Заглянул молодой слуга и замялся. Я просил:
— Чего хотел-то? — тот что-то мнется и теряется.
— Ты говори, что хотел — зашел же уже.
— Там это… Старушка помирает, просит Вас позвать…
— Подожди, какая старушка? — я даже не понял сразу о ком он. Столько интересного было, а тут какая-то старушка. Не догадался про Марфу — как-то сложно было мне её старушкой называть — нянюшка, Марфуша…
— Ну, дык! Марфа вроде…
— Марфа?! — так получилось, что именно этот молодой парень дежурил. Он даже не догадывался, что Марфа — это моя нянюшка. Хорошо, что он уважил старушку и всё-таки решился заглянуть ко мне.
Я бросился к ней. Она уже отходила, никого не узнавала — во всех видела своего братца Петеньку. Я сел рядом, заплакал и гладил её по седым волосам, пока она не затихла. Уходило моё детство, уходил первый сильно любимый человек в этом мире. Как она умерла, я поцеловал её в лоб. «Боже! Прошу тебя, пусть эта несчастная, но очень добрая женщина, хоть после смерти обретет счастья в лучшем мире!» И на секунду, как наяву увидел: молодого высокого мужчину в форме, очень красивую светловолосую женщину в шубке и двух детишек — мальчика и девочку. Все смотрят друг на друга с нежностью и любовью, все раскраснелись от мороза, хохоча, спускаются с ледяной горки на санках. Все крепко-крепко держат друг друга за руки. И чуть в стороне — медведь, рыча, борется с дюжим мужиком…
Летом 1764, к концу второго года обучения у него Карпова, Котельников подошел к Ломоносову.
— Михаил Васильевич! Я хотел бы обсудить студента Карпова.
— Что с ним, Семен Кириллович? Манеры? Уж, извините его — пока крестьянство не выветрилось!
— Михаил Васильевич! Манеры его вполне приятные, этому он учится быстро. Я и сам из простого люда…
— Так что Вас смущает?
— Кхм… Михаил Васильевич, мне больно об этом говорить. Но… Я не могу его учить.
— Не понимаю?