Бедный попугай, или Юность Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория

Вяземский Юрий Павлович

Феникс не только в гости ходил. К нему на подаренную виллу потянулись его друзья и приятели: Аттик, Котта, Руфин, Педон, Брут-оратор. Давние, школьные его товарищи, Павел Эмилий, Корнелий Север и Юний Галлион, тоже пожаловали. И первых двух Феникс принял радостно и торжественно, словно вернувшихся из долгого странствия, просил не забывать и встречаться как можно чаще. Но Юнию Галлиону таких слов не сказал, был с ним не то чтобы холоден, а как будто растерян… Вардий мне напомнил, что именно с Галлионом и с Макром Пелигн, в бытность Кузнечиком, предавался тому, что теперь почитал «грязным развратом»… Как бы то ни было, Галлион не мог не почувствовать отчужденность своего старого друга и больше к нему не являлся.

Зато прежние насмешники

и недоброжелатели нашего поэта, Атей Капитон и Помпоний Грецин, заметив, как Феникс обласкан в Семье и в Ближайшем Окружении, стали к нему наведываться и приглашать к себе в гости, хотя оба уже сделали приличную карьеру: первый — в суде, а второй — в управлении провинциями.

Что же касается «милого Тутика», или Гнея Эдий Вардия, который мне всё это рассказывал, пока мы шагом подъезжали к городу, огибали его с южной стороны и подбирались к Вардиевой вилле, то он, верный пилад и патрокл, в этот период с Фениксом стал настолько неразлучен, что на Пелигновой вилле ему была отведена собственная спальня и отдельный кабинет — он ведь тоже писал стихи и поэмы, хотя не любил упоминать об этом, считая себя, как мы помним, прежде всего «прислужником Великого Любовника». Он едва ли не всюду следовал за Фениксом: и к Фабию, и к Мессале, и к Пизону с Патеркулом. Разве что к Меценату и к Ливии его не пустили. Но когда надо было срочно разыскать Феникса или что-то конфиденциальное сообщить ему, напрямую к нему не обращаясь, тут же вспоминали о его поверенном, Тутикане, и только ему доверялись.

XI. Когда мы подъехали к воротам Вардиевой виллы и выбежавшие навстречу рабы сняли моего спутника с лошади, Гней Эдий напоследок сообщил мне о том, что в эти месяцы Феникс, разумеется, случайно сталкивался с Юлией в разных местах. Они, как и прежде, обменивались взглядами, в которые Феникс вкладывал всю свою благожелательную любовь, а Юлия нежно и молча благодарила в ответ. Вокруг всегда были посторонние люди.

Но однажды, через несколько дней после окончания Сатурналий, Феникс в компании Тутикана, Аттика, Котты и, кажется, Руфина шел по Священной дороге, и возле портика Помпея им повстречались крытые носилки. Носилки остановились рядом с Фениксом, занавеси раздернулись, и из лектики выглянула Юлия. Рядом с ней сидела Феба.

Спутники Феникса торопливо приосанились и принялись вразнобой приветствовать дочь Августа. А Феникс ни слова не произнес, трепетно созерцая свою Госпожу.

«Как поживает Медея?» — не отвечая на приветствия, спросила Юлия, глядя только на Феникса.

«Надеюсь, я скоро ее окончу», — тихо ответил тот.

«Не слышу, — раздраженно сощурилась Юлия и приказала: — Громче говори!»

«Я почти закончил трагедию», — громко произнес Феникс.

Некая мгновенная перемена случилась в лице Юлии. Она одновременно удивилась и сначала будто обрадовалась, а затем словно испугалась.

«Трагедию? — переспросила она. — Ты считаешь, что это — трагедия? И ты знаешь, как эту трагедию можно закончить?!»

Занавеси на лектике задернулись. Рабы переглянулись и понесли носилки в сторону Тибра.

Конец первого тома

Окончание следует

Приложения

Приложение 1

Странствия Венеры

Он возложил себе на голову свежий венок и, пригласив меня следовать за собой, вышел из дома.

Он увел меня в ту аллею, которая поднималась по склону холма с востока на запад. Мы спустились к восточным воротам, в самое начало аллеи, где был небольшой пруд, обсаженный камышами

и двумя плакучими ивами.

Остановившись на берегу пруда, он сначала объявил мне:

— Представь себе: мирт на моей голове подлинно киферский; то есть с Киферы, из Лаконии специально доставлен.

А затем, глядя на солнце, стал рассказывать:

Венера Вита

I. — Древний Гесиод утверждает, что прежде всего во вселенной зародился Хаос. Следом за ним явились широкогрудая Гея, сумрачный Тартар и «между вечными всеми богами прекраснейший» Эрос.

Было не так. Четыре первоосновы не зарождались одна за другой, а существовали изначально. Они пребывали совместно и нераздельно. Они были совершенно безвидны. Это были женские первоначала. То, что Гесиод называет Хаосом, было женской стихией беспорядка. Имя ей — Турба. Та, что Гесиод называет Геей и которая впоследствии стала Землей, являла собой стихию порядка, — правильнее именовать ее О'рдой. Тартара не было — была изначальная Морс, или Смерть. Четвертым же первоначалом, которое Гесиод называет Эросом, была стихия жизни, или стихия любви, которую мы с тобой будем называть Венерой, Венерой Витой. В начале времен она была такой же безвидной, такой же изначальной и нераздельной, как и другие основания грядущего мира.

Это запомни, мой юный друг.

Первая станция

Венера Афродита и Венера Фата

II. Он перестал смотреть на солнце и опустил взгляд к пруду и к камышам. И, словно оратор, вытянув правую руку к ивовым деревьям, а левую прижав к сердцу, продекламировал сначала на греческом, а затем на латыни:

Член же отца детородный, отсеченный острым железом, По морю долгое время носился, и белая пена Взбилась вокруг от нетленного члена. И девушка в пене В той родилась. Сначала подплыла к Киферам священным. Ее Афродитой, «Пенорожденной», еще «Кифереей» прекрасновенчанной Боги и люди зовут, потому что родилась из пены. А Кифереей зовут, потому, что к Киферам пристала.

Он уронил правую руку, а левую отнял от сердца и задумчиво погладил лоб. А потом сказал:

— Так Гесиод нам вещает. И тоже путает, путает… Сатурн оскопил Урана намного позже. А в начале первой станции не было не только Крона-Сатурна, но и Урана-Неба еще не было. Не было также ни моря, ни земли. Были лишь первостихии — Турба, Орда, Морс и Венера. И Венера Вита вознамерилась отделиться от сопряженных с нею сестер-первоначал. И приняв такое решение, стала Венерой Афродитой. То есть возвысилась над другими стихиями и стала танцевать, кружась и взбивая пену из первозданной материи, которая, если говорить словами Аристотеля, еще не имела формы, но стала приобретать ее в виде пены, которую взбивала Изначальная Танцовщица.

Пена затвердевала и превращалась в холм над первозданной протяженностью, в остров среди изначальной текучести.

Холм этот и остров потом назовут Киферой. Строго говоря, Афродита не подплыла к острову, а сама стала островом.

— По-гречески «пена» будет «афрос». Тут нет ничего удивительного, — пояснил Вардий, будто только этот момент в его рассказе нуждался в пояснении.

И продолжал:

III. — Был первый месяц в древнем календаре, который мы называем мартом. Ни луны, ни солнца во вселенной тогда еще не было. Во тьме творились события на первой станции, на острове Кифера.