Бедный расточитель
Шрифт:
— Я тоже так думаю. Продолжать жить так мы не можем. Моя тетка, канонисса, жестоко упрекает меня, Мне уже не шестнадцать лет, мне скоро тридцать. Тебе, конечно, очень приятно иметь при себе влюбленную дурочку, но я вовсе не хочу быть ею.
— Мы поженимся. Я написал жене.
— Она даже не удостоила тебя ответом.
— Твой муж тоже не написал тебе.
— О нет, написал! — сказала она, но тотчас же спохватилась. — Нет, написал, понимаешь, не лично, через адвоката, он известил меня, что никогда не согласится на развод. Он любит меня. К сожалению.
— Он писал тебе, а я узнаю об этом только случайно?
— Успокойся, —
— Зачем мне отягощать твою жизнь? Нам надо расстаться или…
— Да, или?.. — спросил я и задрожал.
— Нет, этого я не могу тебе сказать. Не сегодня. Может быть, позже, ночью…
Через полчаса я разделся и вытянулся в постели. Эвелина сняла только платье. Она лежала на другой кровати, свесив вниз голову, но кончиком ноги она щекотала мое плечо, и я невольно рассмеялся. Она придвинулась ко мне и коснулась меня своими теперь такими худыми коленями.
— Я хотела бы делать с тобой все, что мне вздумается, — прошептала она мне на ухо, и я увидел голубое сияние ее огромных драгоценных камней. Я глубоко вздохнул.
— Говори же, говори, — прошептал я.
— После, после, — ответила она тоже шепотом и, поднявшись, прыгнула ко мне на кровать.
Она стояла, покачиваясь на своих прекрасных длинных ногах, и шелковая сорочка развевалась вокруг ее бедер. Я закрыл глаза, чувствуя, что меня укачивает, как ребенка. Может быть, я в самом деле уснул, переутомленный. Но я тотчас же проснулся. Я почувствовал ее маленькую, босую холодную ступню у себя на боку. Сняв чулки, она легонько водила левой ногой по моей груди, а потом осторожно поставила ее на то место, где билось сердце.
— Я не сделала тебе больно? — спросила она.
Я покачал головой. Я готов был умереть у нее под ногами.
— А теперь, а теперь? — спрашивала она.
Она стояла у меня на груди, поднимаясь и опускаясь в такт моему дыханию. Она была так легка, как ребенок!
— Я не делаю тебе больно?
И вдруг она рухнула на меня и принялась душить меня прежними незабываемыми поцелуями.
Через несколько секунд она холодно изложила мне свой план. Ни от моей жены, ни от ее мужа нельзя добиться развода добром. А без развода она ехать со мной не может.
— Так что же мне делать? — спросил я.
— Ты все равно этого не сделаешь.
— Говори.
— Но ты никогда не воспользуешься этим против меня? Ты обещаешь?
Я обещал. Тогда она шепотом поведала мне, что ей остается только одно: она должна вернуться на несколько дней к мужу, чтобы уговорить его и добиться его согласия или убрать его с дороги каким-нибудь безболезненным и безопасным способом. У меня ведь много снадобий, например, зерна жекверити, которые, кажется, ядовиты…
Я было вскочил, но она удержала меня, и я подивился, как много в ней силы. Она пристально посмотрела на меня и сказала:
— Только пойми меня правильно. Я того же потребую и от тебя!..
— Мою жену…
— Да чем же она лучше моего мужа? Раз мне придется пожертвовать мужем — значит, и твоей корове придется умереть. Только мы должны все это ловко проделать. Так, чтобы никто ничего не заметил. Ведь ни одной душе и в голову не придет жекверити. Зерна? Ведь о них никто не знает.
Я решил, что все это скверная шутка. Я зажег свет, чтобы лучше разглядеть ее лицо, но она тотчас же повернула выключатель.
— Я никогда не посягну
— Значит, на это твоей любви не хватает?
— Но не хочешь же ты сделать меня убийцей?
— А тебе было бы приятно, если бы я стала убийцей моего мужа?
— Нет, я никогда не требовал от тебя этого.
— Да, но если б это произошло совершенно случайно?
— Нет, Ниши, — сказал я, — не шути такими вещами. Мы не должны думать об этом, это просто безумие.
— Безумие, да? Ты так думаешь?
Прошло несколько дней, и мне показалось, что она стала спокойней. Она начала лучше есть, перестала курить. С наступлением летних дней температура как будто исчезла. Я был вне себя от радости, когда весы показали значительную прибавку в весе. Я был счастлив этим — меня поймет всякий, кто любил так, как любил я. Прошла неделя. Однажды после обеда Эвелина поехала в город. Вечером она не вернулась. Я ждал. В полночь ее не было. Я пошел к сторожке, хорошо знакомой мне еще с детства. Стояло лето, в темноте шелестели спелые нивы. Луны не было, только звезды — особенно Сириус, который я показывал ее отцу накануне его гибели, — сверкали ярко и отчетливо… По насыпи проходили поезда, как и всегда, как и до войны. Утром, около пяти, я разбудил экономку. Она вышла ко мне в ночной кофте. Я сказал, что боюсь, не случилось ли с Эвелиной несчастья.
— Думаю, что нет, — возразила она, — но ваша подружка, вероятно, вообще не вернется…
— Может быть, она заночевала у своей тетки, канониссы… У нее могло сделаться кровохарканье…
— Не думаю. В последнее время у баронессы был просто цветущий вид, этакое воздушное создание. Примиритесь. Это самое лучшее.
С первым трамваем я поехал в город. Я отправился в монастырь. Его давно уже не существовало. Тетка не жила здесь с 1916 года.
Наша старая экономка знала все.
— Ваша маленькая баронесса, — сказала она, держа меня за руки, — хотела только встретиться с вами проездом в Б. Поэтому при ней и не было багажа. Один несессер. Для одной безумной ночи. Все дальнейшее произошло совершенно помимо ее желания. Мне кажется, она регулярно писала своему мужу. Бедняга! Она убедила его, что живет в нашем учреждении в качестве пациентки и лечит нервы. Забудьте прелестную маленькую фею. Говорят, у вас превосходная жена. Да и о сыне вам следует позаботиться. Не горюйте о маленькой негоднице.
— Благодарю вас за сведения, — промолвил я глупо.
Я ждал Эвелину и на следующую ночь, и еще долго, долго. Я не мог этому поверить.
4
Я не жаловался, и все-таки меня утешали.
— Забудьте о ней, — повторяла экономка, от которой я никак не мог ускользнуть. — У вас было приятное развлечение, такие прекрасные дни, не правда ли? А для милого зайчонка они оказались просто волшебным лечением. — Она засмеялась. — А когда мы примемся за мой второй глаз?
Я проделал с правым глазом тот же курс лечения, что и с левым, но мне удалось добиться самого незначительного улучшения. Впрочем, в больнице далеко не все были благодарны мне за чудесное исцеление экономки. Своими «новыми глазами» старуха видела многое, что прежде ускользало от ее внимания. Зато больным, вероятно, жилось теперь лучше.
Старуха предложила снять с нас часть обременительной переписки с ведомствами, присутствиями, родственниками больных и т.д. Но мне все не хватало работы, она была лучшим моим утешением.