Бег в золотом тумане или Смерть за хребтом
Шрифт:
– А может быть, попытаемся через часик – другой выбраться отсюда? – закончив есть, предложил Сергей. – По крайней мере, проверим их на вшивость?
– Хочешь выход разобрать? – встрепенулся я.
– А что? Попытка – не пытка! Похоже, пока мы им нужны и не будут они в расход нас пускать. Пока не будут... Но как только учитель получит от нас то, что хочет, вероятно, это технология добычи, нас сразу же спишут в загробную жизнь.
И через пару часов, примерно в начале ночи, мы принялись разбирать выход. Я осторожно вынимал камни и передавал их Сергею, а он – Бабеку. Дело шло медленно, но верно и,
– Кажется, там нет никого... – прошептал я.
– Спят, суки! Сейчас мы их замочим! – раздался сзади злорадный голос Житника.
– Не думаю... – засомневался Сергей. – Затаились, гады, с дрынами...
– Нет, не похоже, что там кто-то есть... – не согласился я, продолжая разбирать выход. – Если бы кто там был, то он уже давно бы присоединился к нашей беседе. Хватит болтать, короче.
Не прошло и пяти минут, как я выполз наружу, и затаился, напряженно вглядываясь в уже выцветавшую ночную тьму.
– Никого... Смотри ты, никого нет! – прошептал Сергей, выбравшись вслед за мной. – Что-то мне не по себе. Что делать будем?
– Не нравиться мне все это... – ответил я.
Из лаза вылез Житник. Секунду он лежал, озираясь, рядом с нами, затем быстро вскочил и опрометью рванул вниз по склону.
– Может быть, он и прав... – пробормотал Сергей, глядя ему вслед. – Похоже, что Юрка один продумал, что будет делать, когда выберется.
– Перестаем верить в удачу... – вздохнул я.
Лишь только Бабек выбрался из лаза, все встало на свои места – тишина со всех сторон окрасилась разноголосым лаем и спустя несколько секунд на нас набросилась стая разъяренных волкодавов. Их было около десятка.
Бабек, сын гор, тотчас метнулся в сторону и, натянув на голову ворот халата, упал ничком. Им занялись четверо собак. Впрочем, занялись индифферентно – волкодавы редко рвут лежащую на животе жертву – и было ясно, что, в отличие от нас, иголка понадобиться ему лишь для ремонта порванной одежды.
На меня бросились трое псов. Я успел протолкнуть самому крупному из них (без сомнения, это был вожак) руку в рот и схватил за язык. Он задергался. Вторая собака вцепилась мне в левое запястье, к счастью защищенное подвернутым обшлагом штормовки, и потянула на себя. Я упал на нее, придавил телом. Третья собака, видимо, была смущена визгом вожака, она лаяла мне в лицо, смотря людоедским взглядом. Нерешительность ее погубила – выскочившая из лаза Наташа, подобрала камень и молниеносным броском разбила ей голову. К новому противнику бросились две собаки, дравшие Бабека, но девушка успела схватить второй камень и стала замахиваться им то на одну, то на другую. Собаки замерли, но ненадолго. Не прошло и трех секунд, как они злобно рыча, шажок за шажком пошли к ней.
Сергею повело меньше всех. На его долю досталось две крупные собаки. Одна из них, прыгнув сзади на спину, опрокинула его на землю и вцепилась в ворот. Когда Кивелиди упал, в дело вступил второй волкодав – глухо рыча он начал раздирать тыльную часть простреленного Сережкиного бедра.
В это время
Пока мы приходили в себя, один из охранников сходил в лагерь и принес пластмассовую коробку с аптечкой и большую керосиновую лампу.
Первым делом мы осмотрели Сергея. Бедро его было изжевано: собака не смогла разодрать его крепких брезентовых штанов. Рана на моем запястье оказалась пустячной, но из укушенной ягодицы шла кровь. Появившаяся Лейла, быстро оценила ее состояние и, покопавшись в аптечке, вручила мне перевязочный пакет. Второй пакет Наташа истратила на Сергея.
«Зализав» раны, мы вернулись в штольню и принялись обсуждать Юркин побег. Придя к мнению, что Житник вряд ли будет рисковать ради нашего освобождения, мы улеглись спать. Потеплее укрыв Лейлу, я попытался заснуть, но не смог смирить своих мыслей...
“Надо непременно убедить ее уйти в кишлак, – думал я, ворочаясь. – Поживет там немного и с первым караваном уйдет в город. Потом переберется в Париж к папаше, найдет себе мужа. Кругом полно настоящих мужчин. Они зарабатывают деньги, говорят о передних осях и лопнувших картерах, читают от корки до корки “Спорт-Экспресс”, пьют пиво и приносят домой «бабе мороженое, детям цветы»... Почему я так не могу? Кто-то сидит во мне и гонит, гонит вперед, назад, в стороны... Наверное, все же были у меня и другие жизни, ныне спрессованные в моей, нынешней...
Я забылся. Мне привиделась стая рычащих волкодавов с вымазанными в крови мордами. А когда они растаяли в темени закрытых глаз, я увидел себя в бескрайней степи, среди покосившихся кибиток, загонов, полных блеющих овец и молчаливых лошадей... Привычность окружающего давит мне сердце, рождает негодование, перерастающее в злое недовольство... В неподвижности времени я незначителен, мал и жалок. В неподвижности я пытаюсь понять и проигрываю всем и себе...
...И я вливаюсь в стаю таких же, как я. Навсегда взлетев в седло, я оглянулся на мгновение на давший мне жизнь островок бездумного существования и, прочертив вздернутым подбородком небрежную кривую, ускакал прочь. Безразлично куда, как и коню, подстегнутому моей безжалостной плетью. А чья плеть рассекла мою душу, пустив в бешеную скачку вперед?
...Стая движется неостановимо. Редкие стоянки, вызванные обстоятельствами, лишь прибавляют бешенства движению. Застывшее пространство гнетет, требует в душе немедленного прекращения...
...Привальный костер горит, жадно пожирая сучья... Он торопится к своему концу. Он выгорит дотла и уйдет в себя, уйдет в ветер... Вокруг удивительный мир, и он движется. Растет береза, она жаждет стать как можно выше, жаждет покрыть собой соседние деревья. Звонкий ручей под березой брезгливо стремиться прочь от стоялой воды омута. Омут, стиснутый корнями, каждую секунду отрывает от них песчинку за песчинкой. Упавшая береза освободит омут от неподвижности существования и его воды, растворившись в ручье, умчатся прочь от постылого места.