Бега
Шрифт:
— Нет. Здесь как курица лапой накарябала. А то письмо, кстати, без подписи, писал человек в совершенстве владеющий каллиграфией. Думаю, такому писцу в любом министерстве были бы рады.
Роскошную записную книжку с дарственной надписью подарил Алексею на Рождество князь Дмитрий Дмитриевич Оболенский.
Глава 24. …А МЫ И САМИ РАЗБЕРЁМСЯ
Заседание комиссии сорока, Московского Императорского общества любителей конского бега, было назначено на три часа пополудни. Но на первую половину дня у Лавровского дел было намечено предостаточно. Утром он зашел к Карасёву. Аристарх Матвеевич уже знал
— Спасибо, утешил старика, поймал злодея, что в моем доме своевольничать надумал, — пробасил он. — Пусть мазурики знают — с Карасёвым шутки плохи. Но уж больно рисково, Лёша, ты действовал, чудом вы с приятелем уцелели.
— Да если бы вы его утром не обезножили, — согласился Алексей, — могло и иначе сложиться.
— Не только в этом дело. Револьвер Американца подвел. У него ведь "Кольт" был образца 1851 года, его ещё "морским" называют. Мощная штука, убойная — 38-го калибра. Всем хорош, да только каждый раз после выстрела курок вручную взводить надо. А у Сергея Сергеевича "Наган" самовзводный…
Слушая рассказ Алексея, Карасёв то и дело одобрительно кивал головой.
— Молодцы… Молодцы, все как надо сделали. И то, что деньги у Скандракова не взяли, правильно. С этими господами из охранного отделения раз свяжись, век на них работать будешь. Кому-то из своих говоришь, Скандраков не доверяет? Догадываюсь. Есть там у него один ретивый ротмистр, сам в начальники метит. Место-то завидное — три тысячи жалования и кормовых в год, квартира казённая. Да ещё шестнадцать тысяч на наблюдение, розыск и агентуру в его полном распоряжении. Вот ротмистр этот и норовит Александра Спиридоновича подсидеть.
А вот желание Колюбакина рассказать все на сегодняшним заседании комиссии графу Воронцову-Дашкову он не одобрил:
— Илларион Иванович, слов нет, человек большой — начальник императорской охраны, да и по вашей, конской части, главным назначен. Да только он далеко — в Питере, а Долгоруков здесь — в Москве. Вначале ему доложить надо, как приказывал. А чтобы граф не обиделся, ты говори — сыск, мол, ещё не закончен, к воскресенью, как договаривались, все разведаю…
Судебного следователя по особо важным делам Василия Романовича Быковского он застал в здании судебных установлений. Тот довольно потирал руки:
— Удружили, батенька, право удружили. Теперь дело об ограблении и убийстве купца Меньшова с мёртвой точки сдвинулось. А то меня рогожские старообрядцы замучили — покойный-то у них в большом почете был, одним из лучших знатоков священного писания считался. Ко мне даже сам Козьма Терентьевич заезжал, просил. Вы, говорит, только намекните кто супостат, а там уж мы и сами с ним разберемся.
Этого человека Алексей знал. Он уже лет двадцать состоял действительным членом Московского бегового общества. Но прославился не успехами своей призовой конюшни (резвачи на ней появлялись очень редко), а совсем другим.
… Козьма Терентьевич Солдатёнков был одним из самых влиятельных людей в общине рогожских старообрядцев, раскольников или поповцев, как называли их власти или, как именовали они себя сами, староверов Рогожского кладбища. Этот полуграмотный купец (он не только гимназии не заканчивал, но даже приходской школы, а учился грамоте у стариков-начётчиков) обладал изумительным деловым чутьем и никогда не ошибался.
Солдатёнков занимался торговлей хлопчатобумажной пряжей и ситцем, дисконтом — учетом векселей, спекуляцией паями акционерных обществ и товариществ, крупно играл на бирже. Все это неизменно приносило ему огромные барыши. Поговаривали, что размеры своего состояния
Солдатёнков много путешествовавший по Европе, любил роскошь, как говорят за границей, комфорт. В его особняке на Мясницкой улице имелись комнаты, поражавшие своим изыском — "помпейская", "византийская", "античная", "мавританская". Но при всём этом, традиции старой веры для него были святы. По воскресеньям Козьма Терентьевич вместе с несколькими ближайшими родственниками и друзьями, среди которых был убитый торговец старопечатными церковными книгами Тихон Тихонович Меньшов, одевшись в старинный русский кафтан, шел бить поклоны в домашнюю молельню, уставленную иконами строгановского письма…
Можно было не сомневаться — такой человек сумеет разобраться с убийцами друга.
— Дворник опознал Оршанскую, — продолжал рассказывать Быковский. — Это она приходила в дом Меньшова под видом "странницы из земли египетской".
— Что, запела птичка?
— Нет, молчит. Но я на признательные показания её и Никольского особо и не рассчитываю. Извозчик Андрей Чесноков во всем сознался, а он много чего знает. Для обвинительного приговора достаточно… Если, конечно, до суда доживут. У рогожских, сами знаете, руки длинные… Ох, заговорились мы с вами, батенька, а мне через полчаса Никольского допрашивать… Вот вам записная книжка Байстрюкова, читайте.
Лавровский внимательно просматривал страницу за страницей. Несколько раз упоминался какой-то А.А., от которого сыщик получал по 30–50 рублей… Поборы с проституток, содержателей домов свиданий… Взятки начальству… А вот это уже интереснее — "Егорка конюх -10 руб". Больше ничего заслуживающего внимания в записной книжке не нашлось.
Времени у обоих было мало, но все-таки нашли несколько минут, чтобы поболтать о лошадях, бегущих в воскресенье.
— Как вам воронцовский Батыр? — поинтересовался Быковский. — Он на приз Управления государственного коннозаводства для пятилетних жеребцов записан.
— В Петербурге он бежал не очень удачно, то проскачка, то лишние сбои. Но там и наездник был, не чета Федору Семёнову, которому его сейчас передали.
Оба пришли к выводу, что от воронцовской конюшни в любой момент можно ждать сюрприза — материал там исключительно классный, да и наездников Илларион Иванович подбирать умеет.
Лавровский припомнил рассказанную ему Михаилом Ивановичем Бутовичем историю о том, как лет двадцать назад впервые появился на петербургских бегах молодой граф Воронцов-Дашков, который только что завел свой завод. Привез никому не известного, хоть и хорошего происхождения, жеребца Задорного и наездника Степана Облапохина, никогда на бегах до того не бывавшего. Разумеется, никто в серьез их не принял. Тем большим оказалось всеобщее изумление, когда воронцовский жеребец выиграл приз.