Бегемот
Шрифт:
— Смотри, осторожней, — сказал ему шепотом Алек. — И чтоб тихо у меня!
Существо лишь покосилось на него: дескать, нашел, кого учить.
Вскоре их со всех сторон окружили страшные стрелковые мыши. Нос корабля так и кишел их шевелящейся, пищащей массой. Дилан как-то говорил Алеку, что эти звуки, отражаясь от препятствий, вызывают резонанс, посредством которого твари ориентируются в темноте. Впрочем, глаза у них тоже имелись: тысячи красноватых бусинок с хищной настороженностью следили за Алеком и его спутниками. С какой бы осторожностью они ни двигались, чутких мышей не обманешь.
— Чего они на нас так смотрят, будто мы им что-то должны? — спросил шепотом Клопп.
— Они думают, мы пришли их угостить, — ответил Алек. — Летучие мыши кормятся по ночам.
— Они что, чуют в нас поживу? — Лицо Клоппа в свете луны лоснилось бисеринками пота.
— Да вы не волнуйтесь, — успокоил Алек. — Эти мыши питаются инжиром.
Насчет металлических стрел он умолчал.
— Хорошо хоть…
И тут перед самым лицом у Клоппа шумно порхнула мышь, так близко, что механик инстинктивно дернулся, и его ноги сорвались с вант. Пытаясь удержаться, он рванул за веревки, при этом ударившись о мембрану воздушного корабля своим крупным телом. Мембрана грузно всколыхнулась, подняв тучу мышей, огласивших воздух заполошными воплями.
Алек схватил Клоппа за запястье; тот в это время лихорадочно нашаривал, куда можно поставить ноги. Спустя секунду опора нашлась, но волнение мышиного роя разрасталось, как круги на темной глади пруда.
«Кажется, приехали», — пронзила Алека тревожная мысль.
Между тем существо застыло чутким столбиком, как суслик, чувствительно вонзив коготки Алеку в плечо. При этом оно издало негромкий звук, чем-то напоминающий этот самый клекот.
— Заткните вашего… — шикнул Фольгер и осекся, увидев, как Алек сердито махнул рукой.
Скопище летучих мышей вокруг определенно начало успокаиваться: клохтанье пошло на убыль, черный рой постепенно усаживался на мембрану корабля.
Существо, смолкнув, повернулось и влажными глазами снова уставилось на Алека. Он вытаращился в ответ. Это как же понимать: едва появившийся на свет недомерок вот так взял и унял целый сонм стрелковых мышей? Да нет, совпадение, наверное. Или, может, что-то вроде имитации, как у вестовых ящериц. Чтобы так, без всякой дрессировки, даже без подсказки… А возможно, это свойство всего новорожденного дарвинистского зверья?
— Давайте-давайте, пошевеливайтесь, — зло прошептал Фольгер, и Алек двинулся дальше.
Причальная мачта уходила в небо прямо перед ними, но Алек пристально смотрел вниз. В темноте казалось, что до земли добрая тысяча километров.
— Веревка достаточно прочная? — спросил он у Хоффмана.
Тот, опустившись на колени, потрогал тянущийся метров на тридцать к мачте шнур, на вид слишком тонкий даже для одного человека. А впрочем, искусственные материалы дарвинистов на деле обычно оказываются прочнее, чем выглядят.
— Насколько я видел, господин, толстые тросы удерживают гондолу снизу. Должно быть, неспроста. Но что толку в этом шнуре, если он не держит вес человека?
— Да, наверное, — сказал Алек.
Любопытно, а для каких
Хоффман стряхнул с плеча бухту веревки.
— Этот моток удержит любых двоих, со всем барахлом в придачу. Надо только послать кого-то на мачту, чтобы он закрепил там один конец.
— Я пойду, — вызвался Алек.
— Юный господин, это при вашем-то ранении? — возразил было Клопп.
— Я из вас самый легкий, — сказал Алек и, требовательно протянув руку, добавил: — Давайте сюда веревку.
Клопп вопросительно посмотрел на Фольгера; тот, кивнув, распорядился:
— Обвяжите ему конец вокруг пояса, чтобы не убился.
Та легкость, с какой граф согласился пустить вперед своего сюзерена, честно говоря, немного удивляла.
Увидев выражение лица Алека, Фольгер улыбнулся.
— Если этот шнур лопнет, мы все застрянем здесь, так что нет особой разницы, кто из нас пойдет первым. И вы действительно самый легкий из нас, если уж на то пошло.
— Получается, граф, моя бесшабашность все же себя оправдывает?
— Даже стоящие часы дважды в сутки показывают правильное время.
Алек не ответил; существо на плече напряглось, словно почувствовав его раздражение.
Клопп, хмыкнув, опустился на колени и обвязал более толстую веревку Алеку вокруг талии. За прочность его узла можно было ручаться; другой конец разом, как при перетягивании каната, взяли Бауэр, Хоффман и Клопп.
— Ну, вперед, — напутствовал Фольгер.
Алек, кивнув, повернулся и стал спускаться по скату головы воздушного монстра. Остальные медленно стравливали веревку; чувствовалось, как она легонько оттягивает назад его талию. Алеку вспомнилось, как ему, десятилетнему мальчишке, отец позволял свешиваться с парапетов замка, твердо держась при этом сзади за поясной ремень. Тогда понятно, оно казалось куда надежнее.
Хлипкий с виду шнур уходил вперед, теряясь где-то в темных опорах причальной башни. Алек ухватился за него обеими руками.
— Надеюсь, зверушка, ты не боишься высоты?
В ответ новорожденный сорванец лишь глянул на него и мигнул.
— Ну, тогда ладно. — Алек шагнул в темноту.
Повисев немного на руках, он вскинул ноги и обвился вокруг шнура. Существо, не издав ни звука, лишь сильнее вцепилось в плечо.
В том, чтобы висеть вот так, лицом кверху, был один плюс: не получалось смотреть вниз — только на собственные ладони, сжимающие шнур, да на звезды в вышине. Перебирая руками, он начал пядь за пядью отдаляться от корабля. Неудобство пока вызывало лишь то, что шнур резал под коленями. Однако уже на полпути Алек основательно запыхался. Давало о себе знать ушибленное ребро, и руки постепенно немели. Несмотря на ночную прохладу, лоб покрыла испарина. Чем дальше от корабля, тем тяжелее становилась висящая на поясе веревка, длина которой все прибывала. Наплывами представлялась сцена: вот шнур лопается (или, скажем, пальцы соскальзывают); сердце на мгновение словно ухает в бездну, но веревка вокруг пояса несет его маятником обратно к кораблю и шарахает о самый нос с такой силой, что сам кит просыпается и встает на дыбы.