Беги, ведьма
Шрифт:
Не получилось. Хелена из породы тех, кто чует чужую слабину и умеет ею пользоваться.
– Больно? – В мягком голосе удивление пополам с какой-то детской радостью.
Сцепить зубы, не отвечать. Боль пройдет. Она всегда проходит. Вдох-выдох…
– Я же вижу, что больно. Я только не могу понять, от чего.
В глаз ударил яркий луч света, и боль сделалась сильнее. Гасить пришлось зубовным скрежетом. Помогло не особо.
– Не от моих лекарств, – мурлыкнула Хелена и потушила свой чертов фонарик. В темноте за черной занавесью век стало почти хорошо. – Хочешь, уколю обезболивающее?
– Обойдусь.
– Зря.
– Значит, ты здесь работаешь. – Слова еще причиняют боль, но уже терпимую. – В «Дубках».
– Докопался?
Докопался, вот только поздно. Что толку теперь от этих знаний, когда он стреножен, как жеребец.
– Арина где?
Зачем спрашивать? Что ей стоит соврать или и вовсе не ответить? Но знать все-таки хочется.
– Так ты все-таки ее помнишь? – В Хеленином голосе уже искреннее удивление.
Не помнит, но этой ведьме в накрахмаленном халате знать об этом незачем.
– А что ж тогда бросил, отдал на растерзание Дементьеву?
Дементьев… фамилия одновременно знакомая и незнакомая. И если напрячься и попытаться…
Волков не стал. Воспоминания не только причиняют боль, но и забирают силы. А силы ему еще понадобятся. Ему еще Арину искать.
– Ты же у нас рыцарь, даром что выглядишь как флибустьер. Как ты мог оставить даму сердца в психушке на такой срок?
Даму сердца? О ком она?
Ясно о ком – о барышне Арине, которую Волков искренне полагал клиенткой. А она, оказывается, не клиентка, а дама сердца… Того самого сердца, в которое он своей собственной рукой всадил старинный кинжал.
– Андрей, – Хелена склонилась над ним так низко, что он чувствовал тепло ее дыхания, – а ведь ты ничего не помнишь. С тобой что-то произошло, и ты забыл. Но это не простая амнезия, я читала историю твоей болезни, это что-то куда более серьезное. И, принимая во внимание необычные способности твоей подружки и один особо знаковый эпизод твоей биографии, я готова поверить в невероятное.
Она говорила странные вещи, при других обстоятельствах Волков усомнился бы в ее душевном здоровье, но сейчас… Пожалуй, Хелена знала о его прошлом больше, чем он сам. И если повезет, она поделится с ним своими знаниями.
– У тебя случаются сильнейшие головные боли, когда ты пытаешься вспомнить. – Хелена не спрашивала, а утверждала. – И с каждым разом боль все сильнее. Не отвечай, я видела, как тебя скрутило. А вот тут, – острый ноготь уперся Волкову в грудь, чуть повыше шрама, – вот тут у тебя темнота и пустота, словно у тебя отняли что-то очень важное, отчего жизнь не в радость и хочется выть.
Она в самом деле знала, описывала его чувства с убийственной точностью. Что это? Какие-то психиатрические штучки?
– Ты ведь и копаться в этом деле стал поэтому. Чтобы душу облегчить. Дементьев не верил, что твоя амнезия взаправду, вот меня даже к тебе приставил, чтобы присматривала. Сначала он просто хотел тебя убрать. Зуб у него на тебя, Андрей. Ах, какой зуб! Считай, повезло, что ты этого не помнишь. Дементьев темный человек, даже мне с ним приходится держать ухо востро.
– Отчего же не убрал?
– Я его отговорила. – Хелена улыбнулась и погладила его по щеке. –
Значит, даже не человек, а случай.
– Это во-первых, а во-вторых, я подумала, что ты можешь быть полезен.
– Чем?
– Это ты, бедненький, ничего не помнишь, а вот она помнит все. И ты для нее не случайный любовник, если ради тебя она решилась…
Волков затаил дыхание, боясь спугнуть Хеленины откровения. На что решилась Арина ради него?
– Она сильная, невероятно сильная. Замкнуть теневой круг не всякой по зубам, а уж вернуться с той стороны и подавно. Я чувствовала, знала, что без тени тут не обошлось. Тени коварные твари, я знаю. Я вот только представить не могла, что это все ради мужчины. В ее власти было потребовать все сокровища мира, а она потребовала такую ничтожную малость – твою жизнь.
– У кого? – Волков слушал, но ничего не понимал. Бред какой-то…
– Все время забываю, что ты не в курсе. – Хелена усмехнулась, закинула ногу на ногу, обнажая стройное бедро. – И про подружку свою ты ничего не помнишь. Но ты точно знал, кто она такая. Знал и помог ей скрыться.
Пряничный домик в вишневом саду, новые документы… Арина не просто жила новой жизнью, а скрывалась от этого неведомого Дементьева. И она была… Какой? Странной? Необычной? Слегка сумасшедшей?..
– Кто она такая?
– Ведьма, – сказала Хелена и качнула ногой, обутой в изящную туфельку. – Очень сильная ведьма, судя по тому, что я видела и слышала.
Конечно, Волков не поверил. Да и кто бы поверил! Но в груди, как раз под шрамом вдруг закололо, словно сердце, его бестолковое, штопаное сердце поверило в эту ерунду про ведьм.
– Не веришь? Ничего удивительного. Такую информацию нужно переварить. Но обманывать тебя мне нет никакого резону. Говорить правду – моя старая и не очень полезная привычка. Все время забываю, что ложь – одна из немногих привилегий человеческого рода. И, следуя зову своей натуры, я, пожалуй, расскажу тебе еще кое-что. Это будет чистейшая, убийственная правда. Можешь не сомневаться. Она больно ударит по твоему мужскому самолюбию, но коль уж у нас случился такой доверительный разговор… – Хелена дернула плечом. – В этой игре мужчины – всего лишь пешки. Ты разменная монета, приманка, на которую непременно клюнет очень сильная, но все еще непростительно наивная ведьма. Дементьев мечтает снова посадить ее на цепь, и я предоставила ему куда более надежный ошейник, чем эта его электронная игрушка…
Ошейник… Стальные шипы впиваются в кожу, раздирают мышцы, рвутся к сонным артериям, обещают мучительную смерть в случае неповиновения. И он, Волков, ничего не может поделать с этой адской игрушкой, а та, которой это под силу, все никак не решится. И поэтому он злится, кричит сначала от злости, а потом от боли. Шипастый ошейник превращается в терновый венец, стальные шипы дробят хрупкую височную кость, вколачивают острые осколки в мозг. От этой боли хочется умереть. Прямо сейчас…
– Больно? – Хелена всматривалась в его лицо, хмурила идеальной формы брови. – Знаю, что больно. Ты сильный и упрямый, не можешь смириться. Был бы амебой бесхребетной, протянул бы подольше и, возможно, почти без боли.