Беги, ведьма
Шрифт:
– Блэк, это ты? – Обхватить мощную шею обеими руками, зарыться лицом в густую шерсть, привычно почувствовать, как кожа отзывается на прикосновения покалыванием, совсем не больно, чуть-чуть щекотно.
Он лизнул ее в щеку, и щека стала мокрой от слез. Как давно она не плакала? Как давно ничего не чувствовала? И где все это время был ее призрачный пес?
Воспоминания возвращались, вспыхивали в мозгу яркими картинками и причиняли боль. Почти каждое из них…
Старое веретено с отполированной тысячей прикосновений рукоятью. Кровавая дорожка на раскрытой ладони: алое смешивается с черным, меняет суть вещей, меняет ее саму. Теперь она ведьма, и с этим придется жить. Если удастся
Вросшая в землю избушка в самом сердце затянутого дымом болота. Две старушки смотрят одновременно строго и ласково – охраняют. Блэк у запертой на тяжелый засов двери тоже охраняет от тех, кого приводит ночь, кто заглядывает в мутное оконце и просится в гости.
Серый Волк, тот, кто шел след в след, но пришел не затем, чтобы убить, а чтобы спасти. Колючий ежик серых волос, серые глаза, сигарета, зажатая в загорелых пальцах, и слова… «Тебе здесь не место, ты должна пойти со мной…»
И она идет вслед за красным клубком к дереву, ветви которого держат небо, а кора исписана именами: много женских, мало мужских. Ее имя теперь тоже там, вырезано на черной коре на веки вечные, и можно уходить. А клубок ныряет в болотное озерцо, тянет за собой, убивает. Чтобы родиться ведьмой, нужно сначала умереть.
И она умирает.
Новый мир встречает болью и шипастым ошейником. Новый мир смотрит на нее сквозь насмешливый прищур врага. Дементьев – враг, уставший рядиться другом. В его руке пульт. Щелк – и шипы на стальном ошейнике приходят в движение, прокалывают кожу, грозят задушить за неповиновение. Карманная ведьма. Цепная ведьма. Это так занимательно. Это так больно…
Гроза, дождь сплошной стеной. Дождь оплакивает ее бестолковую жизнь, которой вот-вот придет конец. Ей не страшно, она почти смирилась с неизбежным. Но Волков, ее Серый Волк, не желает сдаваться, требует от нее невозможного…
И невозможное расцветает на ладони огненным цветком, невозможно красивым и невозможно опасным. Если все сделать быстро, ошейник получится снять до того, как он превратится в гильотину для глупой новорожденной ведьмы.
– Сделай хоть что-нибудь! – Лицо Волкова искажено яростью, но на самом деле он боится. За нее.
И она делает! Ей удается отсрочить неизбежное, подарить самой себе шанс. Щелк – и ошейник ощеривается шипами уже в руке Волкова, а не на ее шее. Вот такая маленькая победа волшебства над техническим прогрессом. Ей бы радоваться, но не получается. Теперь гроза бушует внутри нее, ярость оскорбленной ведьмы собирается в черные тучи, ищет выхода. Ярость знает, кто ее цель, и наносит удар, не целясь, не рассчитывая силы, но точно зная, что Дементьеву, человеку, посмевшему посадить ее на цепь, не уйти. Ярость точнее пули. И беспощаднее.
Обугленная рука врага в дорожной пыли не вызывает даже тени удовлетворения. Она сделала то, что требовала ее ведьмовская суть, – отомстила. Не убила, но покалечила, ответила ударом на удар.
Кап-кап… Слезы катятся по щекам, падают на призрачную шерсть ее призрачного пса, вспыхивают серебряными звездочками. Слезы отмывают воспоминания от пыли забвения и возвращают на полки памяти. Их еще много, полок, которые нужно заполнить этой ночью.
Пряничный домик посреди одичавшего вишневого сада. Сладко пахнет дымом, кофе и сигаретами. Подружка Ирка смеется и трется щекой о глянцевый бок книги. На обложке ее, Аринино, имя. И книга тоже ее, написана ручкой с золотым пером, прощальным подарком Волкова. Когда самое страшное осталось позади, когда в новой жизни есть пряничный домик и вишневый сад, а утро начинается не с просчитывания путей отступления, а с чашки ароматного кофе, нужно радоваться любым подаркам, даже
Ручка с золотым пером занимает почетное место на полке памяти, рядом со стопкой пахнущих типографской краской книг. Блэк ласково тычется лбом в колени, смотрит внимательно.
…Этот призрак особенный. Бывают, оказывается, и особенные призраки. Марго, мертвая ведьма с расписанным под гжель кошачьим черепом – экзотика даже для мира мертвых.
– Нас убивают… Кто-то убивает нас одну за другой! – Марго смотрит из-под рыжей челки и гладит расписную черепушку. – Ты должна мне помочь.
Она не должна, но помогает, идет за неуловимым убийцей, натыкаясь на трупы… Ведьмы умирают в муках, и в их мертвых глазах ей чудится укор – не успела, не спасла от чудовища. Ведь только чудовище может напасть на ведьму, только ему это под силу.
У чудовища пшеничные кудри и чуткие пальцы музыканта, оно выстилает свой путь мертвыми ведьмами и мертвыми безвременниками. Оно ходит кругами, иногда заглядывает в гости, оно просит – пока только просит – не вмешиваться. У чудовища свои взгляды на мироустройство и справедливость, ему нельзя мешать. А ей нужна помощь. Без помощи ей никак.
Волков далеко и помогает на расстоянии: советами, связями, криком.
– Не лезь в это дело, Арина!
«Ах, Андрюша, ну сколько можно!..» – Мурлыкающий голос в телефонной трубке заглушает голос разума. У этой кошечки на Волкова в тысячу раз больше прав, чем у нее. А рысь волку не подружка. Не нужно мешать, пусть живет как хочет. А она как-нибудь сама…
И она не мешает. Из последних сил старается не мешать, не впутывать. И идет все дальше и дальше по дорожке из мертвых безвременников, рука об руку с Марго, призраком убитой ведьмы. И находит…
Иногда зло неочевидно. Иногда зло рядится в одежды если не дружбы, то равнодушия. Убийство себе подобных – страшный грех, но Саломее, ведьме, чья жизнь уже на излете, плевать. Выжить хочется любой ценой, и она выживает как умеет, убивает своих же сестер, забирая их жизни и их силу.
Рыбачья избушка тонет в наползающем от реки тумане. Ее деревянный пол, как серебром усыпанный чешуей, становится подмостками для финальной сцены. Один режиссер – три актрисы. В конце останется только режиссер, Саломея.
Анук, ведьма старая и мудрая, смотрит с тоской – не уберегла Арину, не сумела спасти глупую девчонку от беды.
Марго, ведьма мертвая и неупокоенная, шепчет – прости, втянула в историю, накликала беду.
А Саломея говорит-говорит, пытаясь оправдать то, чему не может быть оправдания, а потом замолкает. Рука с кинжалом не дрожит. Чтобы завершить начатое, нужно всего лишь убить. А потом наступит счастье и совесть заткнется, с совестью всегда можно договориться. Все это в глазах Саломеи прячется за вуалью безумия. И только Арина знает – счастья не будет. Счастье, замешенное на крови, – это уже не счастье.
Умирать страшно, но она готова. Когда все шансы использованы, остается одно – смирение. И черный клинок в руках безумной Саломеи больше не пугает.
Шансы бывают разные. Оказывается, она слишком мало знает о том, какие козыри прячет судьба в рукаве. Волков, новый герой в уже почти сыгранной пьесе. Нашел, прилетел с обратной стороны земли, не бросил. Вороненая сталь пистолета против булатной стали древнего клинка. Опыт земного мужчины против опыта ведьмы.
В глазах Анук – отчаяние. Мудрая Анук уже знает исход этой битвы.