Беги
Шрифт:
Я вышла из гостиной и вернулась с рукописью. Он взял ее и убрал в своей портфель (впоследствии он станет его настольной книгой и поможет нам понять еще очень многое о наших врагах).
Мы все трое молчали, и первым это молчание нарушил Лева. Мой Лева, который никогда и ни во что не верил, кроме того, что видел своими глазами или о чем прочитал в научных изданиях…
– Рита, что – вампир?
Лобовский посмотрел ему прямо в глаза и ответил:
– Нам так много предстоит узнать о том, что это значит, правда, мой друг?
После ухода Лобовского мы с мужем долго молчали, переместившись в его кабинет на большое кресло. Как будто всего за один час времени мир вокруг нас изменился. Что-то глубоко внутри мешало верить в этот бред, сопротивлялось, молило оставить все на своих местах. Но еще явственнее мы испытывали ощущение конца. Никогда, ничего не будет как раньше. Я села на колени к мужу, он обнял меня, и мы сидели, тихо прощаясь с нашей жизнью.
– Помнишь, – сказал муж, – месяц назад у соседей из второго подъезда умер ребенок? Странно умер, а мать жаловалась,
– Помню.
– Мы теперь никому больше не принадлежим – только друг другу.
– Я боюсь, что теперь мы не принадлежим даже богу. Хотя, нет, теперь я ничего не боюсь, – вдруг вырвалось у меня. – Всю жизнь я боялась своих детских кошмаров, боялась темноты и собственных фантазий. Я боялась оставаться дома одна – потому что в каждом углу пряталось чудовище. Для меня они впервые вышли из своих темных углов. И, как только я с ними встречусь, я перестану бояться их окончательно. Ты прав, я чувствую себя намного свободнее, чем раньше.
Лева странно посмотрел на меня, прижал к себе, потом ссадил с колен и, повернувшись к компьютеру, начал что-то судорожно искать в интернете. Я поняла, что он ищет. То же, что искала бы я, – будь мы хоть немного похожи. Он искал место, куда можно было сбежать. А я отправилась искать Риту. Как выяснилось намного позднее – я всегда искала именно ее.
Когда я проснулась, Сева все так же сидел напротив меня, привалившись к прилавку. Не изменилась поза, не изменился взгляд.
Несмотря на то, что последние четверть века я потратила на то, чтобы найти как можно больше слабых мест вампиров, особенными успехами похвастаться не могу. Одно из немногих их слабых мест – это время. Точнее, время само по себе им совершенно не вредит, именно поэтому его для них как будто не существует. Они не чувствуют его, плохо в нем ориентируются, существуют параллельно времени, которое для нас, людей, хоть и изменило скорость течения, по-прежнему остается верным ориентиром. Одна из важнейших перемен в нашей жизни (к которой мы с Лобовским имели прямое отношение, по крайней мере в России, где бы она теперь ни начиналась и ни заканчивалась) – это отказ от места жительства. Именно повстанцы отказались от того, чтобы жить колониями по определенным адресам, но и другие люди, не пытающиеся оказывать вампирам сопротивление, постоянно меняли локацию, прячась в лесах. С точки зрения географии мы же были кочевниками – одиночками, встречались не столько в определенных местах, сколько в определенное время. В прошлом поселения свободолюбивых граждан вампиры вычисляли слишком быстро, но к нашим «календарным» встречам приноровиться они не могли. Конечно, отказаться от постоянного лагеря не удалось, и я расскажу о нем, но таким, как я, пришлось навсегда проститься с мечтой обзавестись домом.
Как я уже сказала, после краха люди разделились сначала на два лагеря, а потом из них стали формироваться буквально две различные расы (не считая третьей группы, которая рано или поздно исчезнет, разделившись между двумя основными). Если человечество протянет еще пару-тройку веков, думаю, это будут два противоположных вида. Я уже упоминала о тех, кто всегда ползает на карачках, и тех, кто умирает стоя. Оказалось, что единственное принципиальное отличие людей в новой реальности – не цвет кожи, не половая ориентация, не религиозные убеждения. В новую эру человечество делит на две части только страх. Первые – запуганные новыми мировыми порядками, умирали на карачках, послушно подставляя вампирам свои шеи. Ими питались без удовольствия, но берегли как скот. От мысли, что вампиры теперь напоминают мне рачительных американских фермеров, я улыбаюсь и готова плакать одновременно. Человеческую расу нельзя истреблять по той же причине, по которой мы, будучи хозяевами мира, не убивали животных. Не из милосердия, только не нужно приплетать сюда это… Мы были и остались пищей для вампиров, но одни стали скотом – другие диким зверем. Когда-то и человек вывел для себя удобное в быту мясо – жирных свиней, глупых кур, спокойных коз. По такому же принципу вампирами взращивалось новое поколение людей, которые не только служили пищей, но и работали, создавая необходимые продукты для поддержания собственных же штанов. Эволюция сыграла с этими людьми злую шутку – стремясь сохранить свою жизнь любой ценой, предав всю нашу веру, культуру и достоинство, они поплатились за это той самой жизнью – буквально, ее продолжительностью. В неволе люди теряют годы жизни и физическое здоровье вместе с разумом – все очевиднее с каждым поколением. Их детей мы, повстанцы, больше не считаем людьми, мы называем их ублюдками. Звучит жестоко, но, если мы эволюционируем (пусть и чудовищным меньшинством), дети невольных рождаются все более уродливыми, слабыми, больными. Некоторые из них уже даже не могут полноценно работать. Лобовский рассказывал, что во время последнего разгрома овощной базы (которые мы совершаем с регулярностью, недоступной для понимания вампиров) повстанцы нашли ублюдка, который уже проворно бегал на четвереньках и мычал. Увидев наших, он даже не смог крикнуть, чтобы позвать на помощь. Если бы он мог вилять хвостом, то вилял бы, но до хвоста там еще придется просуществовать пару поколений. Не то, чтобы мы презираем невольных, мы отдаем себе отчет в том, что людей, лишенных возможности выращивать овощи и злаки,
– Сева, я заснула на самом интересном месте, – улыбнулась я, растягивая онемевшее тело.
– И надеюсь, выспалась. Уходи, – повторил все тот же бесцветный голос. – Фельдман вернется. Я не могу отвечать за нас обоих. Я не знаю, когда захочу есть.
– Я знаю. Я знаю, когда ты захочешь есть, – я засмеялась, потому что сама напомнила себе Риту – жену Севы, которая так много о нем знала.
– Ты находишь это смешным? – но он тоже улыбался. – Что ты хочешь выведать, глупая ты кошка?! – Неужели ты думаешь, что, если я расскажу тебе что-то новое, ты сможешь что-то изменить?
– Нет, Сева. Не думаю. Но люди любопытны, как кошки, ты же помнишь, – я снова улыбнулась. Не ему, скорее себе.
Я встала, отряхнула штаны, завязала веревки старых армейских ботинок и легко подхватила с земли рюкзак с запасами.
– Ты вернешься сюда?
– Я вернусь сюда.
Вампиры совершенно не ориентируются во времени. Но им его совершенно не жаль. Поэтому уходя, я была уверена, что Сева будет ждать меня здесь. По какой-то понятной ему одному причине я была нужна ему. А может быть, и Фельдману. Поэтому они будут меня здесь ждать сколько угодно времени, пока я буду стареть в километрах от них по своим жалким человеческим секундам и минутам. Они будут отлучаться лишь поесть, возвращаться и ждать меня. Зачем? Хотела бы я знать зачем.
Третий день убывающей Луны. Значит, во что бы то ни стало мне нужно попасть в центр старого города, на встречу с Лобовским. Да-да, он жив-здоров и даже не особенно постарел. Мой добрый бесстрашный друг стал одним из отцов нового времени и вполне сносно себя чувствовал. Его время течет еще медленнее моего, говоря современным языком, он одна из самых сильных особей нашего времени. И он один из немногих, кого я знаю из прошлой жизни…
Старым городом мы называем центр Москвы, который вампиры не жалуют. Свои фермы и фабрики они строят в спальных районах, на месте бывшего Северного Бутово, Чертаново, есть колония в Гольяново. Вампиры не особенно любят воду (может быть, потому что она плохо влияет на обоняние), зато вполне терпимо относятся к нечистотам, каменным руинам, песку и напрочь лишены того, что мы раньше гордо называли «эстетикой» и «чувством прекрасного». Этакие урбанисты позднего собянинского периода. Их смущает все, что напоминает им о власти на земле человека. Свидетельства царствования на Земле личности: история, отраженная в культурных памятниках, знания, которые не будят в них интереса, тонкая материя светлого поэтического разума. Все, что делало человека сильным духом, приближало к создателю, все, что отличает созидателя от разрушителя, глубоко противно вампирам. Центр города – это концентрация нашей исторической памяти – не личной, делающей нас сентиментальными, а потому уязвимыми, а многовековой и коллективной, которая долгое время была непреодолимым препятствием для вампиров в мир людей. Если бы я могла выбирать места для своих частых «прогулок», вряд ли бы выбрала центр. Я жила здесь до того, как мир захватили вампиры, и здесь в большей степени подвержена воспоминаниям. Они, как, вирус охватывают мой организм, стоит взгляду упасть на знакомую стену разрушенного дома или растрескавшуюся ветхую дверь сохранившегося. С другой стороны, этот изменившийся местами ландшафт лабиринта знаком мне как никакой другой, что облегчает процесс выживания в случае внезапной атаки и позволяет составлять навигацию для наших колоний. Среди вольных людей было много приезжих, даже иностранцев, им приходилось намного тяжелее, поэтому можно сказать, мне грех жаловаться. Мое особенное, можно сказать, выигрышное положение в новом социуме во многом сложилось стихийно – благодаря счастливому стечению обстоятельств, качеств характера, которые в новой реальности обрели неожиданное, определяющее значение, привычек и навыков, которые в прошлой жизни мне были совершенно не нужны. Например, раньше мужа очень раздражала моя слабость – есть от случая к случаю и обходиться скромными порциями еды. Кто знал тогда, что это качество будет развиваться не как моя личная особенность, а как новое свойство вида, эволюционирующего в нечеловеческих условиях. Знает ли он, что сейчас мы едим два-три раза в неделю, а не в день? Знает ли, что самой полезной едой считается теперь то, что раньше мы едой не считали? Знает ли, как изменился наш кишечник, микрофлора… Я не хочу думать дальше об этом. Узнал или нет – какая теперь разница?!