Беги
Шрифт:
– Ты осторожна?
– Пасусь рядом с Севой.
– Не выяснила, что ему надо от тебя? Столько лет не искал.
– Нет, но до тех пор, пока мне с ним безопасно, я не особенно стараюсь.
– Не хочешь узнать правду? Соня… это не он. Да и ты не Соня.
– Я помню.
Мы смотрели с ним друг другу в глаза какое-то время. Я еще ждала от него каких-то вопросов, какой-нибудь задачи. Черт, что-то, что придало бы смысл следующим двум неделям моих бессмысленных, как мне казалось, скитаний. Он знал, чего я от него жду. Он молчал умышленно. Мы сознательно не облегчали друг другу существование. Были обязанности, был обмен
– Ты хорошо прячешь мысли?
– Спросил бы еще, когда я в последний раз ходила в туалет!
– И когда ты в последний раз ходила в туалет? – рассмеялся Лобовский.
– Не помню.
– Значит, все в порядке.
– Как Давид?
– Ждет тебя. И он снова задаст тот же вопрос…
– С известкой помочь?
– Нет. Ты знаешь, что нам нужно. Не бери на себя лишнего – не одна такая.
Я улыбнулась. К счастью, не одна. Таких, как я, было много. Если считать в процентах от всех людей, что мы с ним знали. Правда, знали мы теперь немногих. Три колонии по сотне? Тысяча на Москву? Миллион скотов? Тысяча в лесах? Мы больше не вели переписи населения. Мы не могли позволить себе много знаний. Не могли допустить вращения в головах мыслей, не имеющих практической пользы. Но ничего мы так не ценили (кроме наших детей – таких как Давид), как сохранившиеся от человечества знания – в книгах, нотах, живописи… Мы искали их и хранили для детей. Для наших безупречных, чистых, всемогущих детей. Мы знали цену знаниям, но мы не могли себе их позволить. Так же как не могли позволить себе прошлое. И эмоции. Все лучшее – детям, не нам.
– Пока, Лобовский.
– Пока, Она.
Больница. 2016 год
Можно сказать, что процесс адаптации начался у меня намного раньше, чем у других людей. Начался с романа Севы, с собственных снов, с какой-то внутренней жизни, которая всегда не стыковалась с реальностью. После разговора с Лобовским, когда мы еще только начали понимать, что происходит, во мне начали происходить изменения. Кажется, Лева решил, что я просто сошла с ума. Впрочем, так казалось даже мне самой. В моем затуманенном рассудке вспыхивали и гасли какие-то смутные образы, не поддающиеся толкованию. Наверное, это было похоже на шизофрению или на что-то в этом роде. То я видела в телевизоре собственного деда и пыталась выяснить у него, что он знает о вампирах, то будила мужа среди ночи криком, что чувствую запах серы. В какой-то момент у меня случился срыв – я кричала никому не известные слова, я точно понимала, о чем хотела сказать ему и прибежавшей на крик соседке, но не могла. Я пыталась подавать
Как я уже говорила, переход от одной формы жизни к другой был долгим. Великая революция, как называют этот период нашей истории вампиры, длился несколько лет, и все это время они скорее партизанили, чем открыто охотились. В какой-то момент прозревших было уже достаточно, но мы были как младенцы – не готовые к потоку новых знаний, не ориентирующиеся в этом хаосе, мы боялись сами себя. Проще говоря, даже понимая, что среди людей живут вампиры, мы не умели отличать их, а потому учились не доверять всем подряд. Для тех, кто был не в курсе, мир продолжал вращаться в привычном режиме: люди спокойно ходили в супермаркеты и кино, думали, куда полететь в отпуск, болезненно переживали неудачи на работе и ссорились из-того, кто будет мыть посуду дома. Конечно, в новостях говорили, что участились случаи суицидов, что наблюдается повышенная активность людей с психологическими отклонениями – но все это тонуло в общем потоке избыточной информации, гуляющей в сети. Никто особенно не вдумывался, и не считал, чего стало больше: аварий на дороге или самоубийств. Больницы и прежде были переполнены, а в какой-то момент…
Весь ужас заключался в том, что даже больницы уже были переполнены не только людьми. Врачи-вампиры довольно быстро и эффективно заменяли персонал – медицина любимая сфера для этих знатоков человеческой физиологии. Однако вампиров было много и среди пациентов. Причины было две. Во-первых, преисполненные близости победы над человеком вампиры потеряли осторожность, и процент обращенных резко вырос по отношению ко всем временам сосуществования хомо сапиенса и его главного паразита на земле. Многие обращенные первое время не в состоянии сами себя прокормить. Предоставленные сами себе, они голодали и попадали в больницу истощенными полутрупами, где бродили по коридорам и бредили, не понимая, где они, кто они и чего так сильно жаждут. Были и другие случаи – буквально отравления. До сих пор вампиры неохотно жрут скот – им противен вкус страха в их крови. А ведь скот уже несколько поколений живет с вампирами. Они привыкли и смирились со своей долей. Но страх, как вирус, живет в невольных, являясь и причиной деградации, и естественным механизмом, который регулирует голод вампиров. Во времена Великой революции или в Страшные дни, как называют вольные переломный этап, растянувшиеся на годы, вампиры практически в открытую пили людей. Они не тратили время на подчинение, приручение, воспитание, уверенные в безнаказанности, в том, что революция сотрет следы всех их преступлений перед собратьями, они, как наркоманы, хотели пить каждый вечер нового человека. Люди не знали вампиров до сих пор. По крайней мере те кто знал, были в полной психологической зависимости от них – все, что они могли рассказать окружающим, так это о том, как их тиранит дома супруг, жена, брат или сестра… Но, встретив вампира без подготовки, без их методичного прессинга, скажем, ночью, выходя из бара и подвергнувшись нападению, они пугались. Массивные порции страха тут же поступали в кровь и в артерии вампира. Этот яд, в микродозах, вызывающий лишь легкое отвращение, в больших количествах действовал на вампиров как на нас первая затяжка сигаретой. Если они сознательно перебарывали физиологию, то получали сомнительный кайф, и часто – отравление.
Конец ознакомительного фрагмента.