Беглая монахиня
Шрифт:
Когда же незнакомые руки скользнули меж ее бедер и кровь запылала в жилах, когда ее охватило смятение и она не знала, как себя вести, девушка почти бессознательно разрубила темноту левой рукой. Послышался хлопок и тут же подавленный вскрик. Затем — удаляющиеся тихие шаги.
И вот ошалевшая от происшедшего Магдалена сидела на жестком краю кровати, пытаясь привести в порядок свои сумбурные мысли. Вокруг по-прежнему царила непроглядная тьма, явь и сон путались в мозгу.
Накинув на себя одежду и втиснув остриженную голову в накрахмаленный чепец, она смущенно окинула глазами зал. Магдалена инстинктивно
Во время заутрени с ее многократными монотонными повторами Магдалена судорожно пыталась вытеснить из своей памяти ночные события. Она была словно в дурмане, но не как обычно — от ладана и запаха горящих свечей, всегда приводивших ее в упоение, — а от всепоглощающих чувств, овладевших ею.
Но чем дольше тянулись речитативы заутрени, тем больше Магдаленой овладевали сомнения, не приснилось ли ей все пережитое, не было ли это плодом ее грез и фантазий. Быть может, целомудрие и девственность сыграли с ней шутку, нарисовав в ее воображении картины того, от чего она отреклась, уйдя в монастырь? Или, может, это было искушение дьявола, принимающего разные обличья и подстерегающего каждого? Сам Господь Иисус Христос не был тут исключением, и Его искушали.
По окончании молитвы монахини в том же порядке, как и пришли, отправились назад в спальный зал, чтобы прибрать свои кровати. Почти с отвращением взирала Магдалена на место своего грехопадения.
По канонам ордена святого Бенедикта, до восхода солнца не разрешалось произносить вслух ни единогослова. Однако взгляды, которыми обменивались монахини, были куда красноречивее слов. Магдалена пыталась украдкой перехватить хотя бы один из этих взглядов, который мог бы указать на виновницу ночного события. Однако напрасно.
Еще до рассвета монахини встречались в трапезной за утренним супом. Трапезная, располагавшаяся двумя этажами ниже дормитория, имела те же размеры, что и спальный зал. Правда, окна здесь были побольше, к тому же в них были вставлены круглые стекла с утолщением посередине. Столы стояли двумя длинными рядами вдоль стен и лишь в конце соединялись широким столом, за которым имела обыкновение восседать аббатиса.
Ей полагался также один-единственный стул с высокой спинкой, подчеркивавший ее значимость, лишенный, однако, какого бы то ни было украшения и резьбы. Простые монахини сидели вчетвером на деревянной лавке.
Хотя на дворе было уже почти лето, окна еще ни разу не открывались, поэтому от старых стен по-прежнему веяло студеной зимней сыростью. Когда две монахини внесли деревянный чан с утренним супом, представлявшим из себя жидкую кашицу из молока, воды и перловки, и поставили его на табурет посредине трапезной, он дымился, как лениво струящаяся река в осеннем тумане.
Невзирая на монастырское раболепие и смирение, монахини сгрудились вокруг дымящегося чана, из которого одна из них — они делали это по очереди, меняясь каждый день, — деревянным черпаком разливала
При раздаче еды было строжайше запрещено требовать большую или меньшую порцию. К счастью, Создатель сделал глаза красноречивыми, так что Магдалена опустила взгляд, давая понять, что не испытывает голода. Мысли о ночном происшествии неожиданно вызвали у нее отвращение к еде.
В это утро разливать суп должна была Хильдегунда. От почти полувекового монастырского воздержания черты лица этой невысокой полноватой монахини приобрели угрюмое выражение, а характер стал злобным. Несмотря на знак Магдалены, она с нескрываемым злорадством плеснула полный до верха черпак утреннего супа в ее миску, словно бросив ей в лицо: «На, жри!», — и прошипела при этом:
— Аббатиса желает с тобой поговорить!
Магдалена на секунду застыла и взглянула в черствое лицо Хильдегунды, но на нем не отразилось никаких чувств, и она уже повернулась к следующей монахине. Магдалене бросилось в глаза, что аббатиса не вышла к утренней трапезе. Такое случалось нечасто, собственно, лишь тогда, когда тяжелая болезнь приковывала ее к постели. Тем загадочнее казалось то, что аббатиса вызывала ее в свое отсутствие.
Магдалена с омерзением, не мигая смотрела на серую массу в своей миске. Чем дольше она медлила, тем гуще становилась скользкая пленка, влажной паутиной покрывавшая суп. Магдалене становилось все противнее.
От сидевшей слева монахини не укрылось происходящее, она ткнула ее локтем в бок, и Магдалена начала лихорадочно мешать свой суп. Но как она ни старалась, ее отвращение только увеличивалось, и от одной мысли, что ей придется есть это варево, ее начало мутить.
При этом Магдалена отнюдь не была разборчивой в еде, как иная монахиня благородных кровей. Их тошнило одну за другой, когда во время поста в монастырском меню появлялись запеченные лягушки и жареные улитки. Земноводные и рептилии не считались скоромным и поэтому не подпадали под запрет.
Монастырская заповедь, однако, гласила, что всякая еда, положенная в тарелку, должна быть съедена, даже если желудок выворачивало наизнанку. Сейчас это грозило Магдалене.
Ее заминка не осталась незамеченной и другими монахинями. Мысль, что Магдалена могла обнаружить в утреннем супчике яд или что-то гадкое, что порой случалось, заставила всех остановиться и вопросительно поглядеть на сестер. Неожиданно монахини неподвижно замерли над своими мисками, и в воздухе повисла мертвая тишина.
Хильдегунда, сама родом из крестьян, бывшая грубой и несдержанной, бросила черпак в чан с супом и, зловеще прищурившись, пристально посмотрела на монахинь. Ее боялись именно из-за ее непредсказуемости. Никто не знал, что она сделает в следующий момент, и нередко она раздавала тумаки своими костистыми руками.
Неожиданно тишину разорвал ее надтреснутый голос, эхом отразившийся от голых стен:
Твари безбожные! Паразиты в саду Господнем! Всех вас пора выгнать из монастырской обители. Чтоб вы там дерьмо от коз да овец жрали!