Беглая

Семенова Лика

Я подняла голову, стараясь заглянуть в лица идолов:

— Я люблю его и хочу, чтобы он жил. Слышите? Неужели этого мало?

Безмозглые истуканы снова молчали. Не раздавалось даже дыхания. Проклятые идолы «ушли», оставив меня без ответа. Оставив меня ни с чем. Огни в плошках затухали, погружая пространство в мерцающий полумрак. Я подошла к Тарвину, распростертому на камнях, опустилась рядом. Тронула его щеку, еще теплую. Отвела с лица блестящую прядь, казавшуюся в желтых отблесках огня зеленоватой. Он был спокойным, будто крепко спал. Дрожали тени от ресниц. Только теперь я заметила, что он один из асторцев был без кислородной маски...

Я часто смотрела

на него спящего. Тогда, перед тем как Разум вывела меня. Смотрела, когда он сосредоточенно часами копался в фактурате. И будто замечала в нем что-то другое, но не могла это понять. Теперь понимала. Начинала различать того, кого увидела сегодня. Другого Тарвина, заключенного в непробиваемый асторский панцирь. Тарвина, которого можно любить. Которого знала так мало. О котором расскажу нашему малышу.

Беззвучные слезы снова потекли по моему лицу, но у меня не было сил утереть их. В груди скребло крюком. Я сидела в тишине, слушая едва уловимый треск огня. Это место утратило для меня сакральную силу. Истуканы были беспомощны. Ведь невозможность и бессилие всегда можно обернуть пафосным отказом. Проклятые идолы, годные лишь на то, чтобы кошмарить суеверных ганоров.

Я не сводила глаз с Тарвина. Асторцы едва ли дадут мне с ним попрощаться, когда мы выйдем отсюда. Я наклонилась, легко коснулась губами сомкнутых губ. Они все еще казались живыми, лишь недвижимыми. Снова тронула щеку, поправила прядь на лбу. Тени от ресниц трепыхались, словно глаза вот-вот распахнутся, но это была лишь жестокая игра света. Проклятые беспомощные идолы…

Я выпрямилась, сложила заледеневшие руки на коленях, прикрыла глаза, ощущая вокруг себя холодную пустоту. Я не хотела думать о том, что будет дальше. Только не сейчас. Понимала лишь одно — сейчас мне было больно, и я растворялась в этом чувстве. Стыло. Гулко. Пусто.

Нужно уходить…

Я неохотно открыла глаза, снова взглянула на Тарвина, поймала его взгляд. И сердце заколотилось, словно вот-вот оборвется. Меня ошпарило нервным жаром. Он смотрел на меня, и в необыкновенных глазах дрожали отблески огней. Я словно не видела, не осознавала. Я боялась шевельнуться, чтобы не разрушить морок, боялась поверить. Боялась дышать. Тарвин накрыл мою руку обжигающе горячей ладонью и молча поднес к губам. Смотрел на меня, не отрываясь. И в груди победно кольнуло благодарным благоговением: ганорские боги всемогущи.

Эпилог

Климнера подала драгоценности. Положила большой плоский футляр на туалетный столик. Ловко вдела в мои уши массивные серьги с голубыми бриллиантами. Мочки оттянуло непривычной тяжестью. Это были самые тяжелые серьги, которые я когда-либо носила. Искристые гроздья ложились на плечи, почти как уши ганорок. Когда она оденет на меня все, я прибавлю в весе несколько килограммов. Но этого требовал асторский этикет, и сегодня я не имела права им пренебречь. Слишком много глаз будут смотреть на меня. Я бросила в зеркало беглый взгляд и тут же опустила голову под тяжестью камней.

Климнера с беспокойством взглянула на меня:

— Что с вами, ваше высочество? Опять дурно?

Я поспешно покачала головой:

— Нет. Все в порядке.

Климнера поджала губы. Не поверила, но промолчала.

Климнера… Тарвин внял здравому смыслу, вопреки моим опасениям. Климнера ни в чем не была виновна. Ей предложили либо остаться при мне в качестве служанки, либо беспрепятственно уехать туда, куда она пожелает. Она выбрала первое, сказав, что теперь не представляет своей жизни где-то еще. Даже на Нагурнате. И теперь знакомая плоская шапочка

украшала ее светловолосую голову.

Мне казалось, она сильно изменилась. Годы, проведенные в Чертогах, не могли пройти бесследно, пусть даже Климнера тогда не осознавала себя. Ее будто ополовинили. Я вспоминала, какой веселой и бойкой она была когда-то, какой смешливой, а теперь она порой пугала меня, все свободное время просиживая в саду, на островке с крошечными птицами. Доктор Кайи заявлял, что со временем она еще может восстановиться, если организм окажется сильнее того непроизносимого вещества, которое я никак не могла запомнить. А Гихалья утверждала, что Климнера просто повзрослела. Мне же казалось, что она не рада была «прозреть» и превратиться из асторской принцессы в кого-то иного. Хотелось надеяться, что я ошибалась, потому что это я никогда не смогу изменить. Я бы хотела для Климнеры лучшей судьбы. Обычного женского счастья. Тарвин говорил, что это вполне осуществимо, и даже допустил возможность выдать ее за Селаса, утверждая, что тому она вполне по вкусу. Чертоги подняли ее социальный статус, и такой брак был бы вполне возможен. Но я не стану распоряжаться жизнью Климнеры вопреки ее воле. Никогда. Надеюсь, и Тарвин сдержит слово.

Никто не верил, что он сможет выйти живым из дома старейшин. Как оказалось, даже ганоры. Никто из них не видел подобного. Я никогда не забуду эти лица. Ганоры смотрели на меня с благоговением, а асторцы — с суеверным ужасом. И было странно видеть, как глыбоподобный Селас и маленький надменный доктор Кайи на глазах всей толпы опустились передо мной на колени. Даже не могу вообразить, чего это им стоило. Перед женщиной, которую асторцы считали дикаркой. Но я невольно спасла обоих от неминуемой смерти. И если вина Кайи была весьма условной — удар был смертельным, то вина Селаса, как начальника охраны, оказывалась очевидной. Он не справился со своими обязанностями. По возвращению на корабль он подал Тарвину рапорт об отставке, но тот не принял его, сказав, что возможная смерть была предсказана придворным астрологом. Он знал, на что шел. Но думал, что это будет рука Креса, которую судьба уже отвела.

Разум без промедления казнили еще там, на Умальтахат-Ганори. Всем свидетелям было приказано молчать о роли этой Тени. Несмотря ни на что, мне было жаль ее. Просто по-женски. Вся ее вина заключалась в том, что она любила. Это показало всю уязвимость глупых асторских обычаев, лишающих женщин самой сути. И оставалось только догадываться, сколько несчастных неизвестных Теней уже прошли и еще пройдут по ее пути лишь потому, что они были живыми, чувствующими, с бьющимся сердцем. Я искренне надеялась, что этому будет положен конец. Теперь это нельзя было игнорировать и скрывать. Тени должны исчезнуть навсегда, и я буду стараться ускорить это по мере сил.

Принц Крес был объявлен изменником, планировавшим покушение на Тарвина. Этим и обосновали отсрочку со свадьбой и мою мнимую болезнь. Мою же подмену служанкой для немногих знающих выставили сознательным шагом в целях безопасности. Суд над его отцом, королевским братом, был скорым и закрытым. Его приговорили к пожизненному заключению в одной из тюрем, без права контактов с кем бы то ни было. Я выступала в качестве свидетеля. Отсидела слушание от начала и до конца, глядя на этих мерзавцев — короля Тракса и его брата. Тарвин говорил, что они оба сдали, и это утверждение отозвалось в груди крупицей удовлетворения. Один от потери сына, а другой — от предательства, в которое все еще не мог поверить. Два проклятых старика, виновные во всем. Я не стану желать им долгой жизни.