Беглянка
Шрифт:
Не было никакой возможности обойти лужи на тропинке, высокую мокрую траву и дикую морковь, которая только-только зацвела. Воздух был довольно теплый, и ей не было холодно. Одежда промокла насквозь, будто от пота или от слез, бегущих по ее лицу вместе с каплями дождя. Она перестала рыдать. Бумажное полотенце промокло, и ей нечем было вытереть нос. Наклонившись, она сильно высморкалась в лужу.
Она подняла голову и сумела длинно и заливисто свистнуть, это был ее — и Кларка тоже — условный сигнал для Флоры. Подождала пару минут, а потом позвала Флору по имени. Снова и снова, свист, крик, свист, крик.
Флора не отвечала.
Ей стало легче, оттого что
Сильвии нечем было заняться в доме, разве что открыть окна. Да еще с рвением, которое ее пугало, думать, что она скоро увидит Карлу.
Все больничные атрибуты вынесли. Комната, бывшая спальней Сильвии и ее мужа, а потом комнатой, где он умер, была убрана, и ничто в ней не напоминало о случившемся. Карла помогла ей с этим в те суматошные дни между крематорием и отъездом в Грецию. Всю одежду, которую носил Леон, а также новые вещи, включая подарки его сестер, которые даже не распаковали, Сильвия свалила на заднее сиденье машины и отвезла в трифт шоп. Его таблетки, бритвенный прибор, неоткупоренные банки витаминизированных напитков, которые поддерживали в нем последние силы, коробки с кунжутными семенами, которые он съедал по дюжине за раз, пластиковые бутылки с лосьонами, которыми натирали ему спину, бараньи шкуры, на которых он лежал — все это было собрано в пластиковые мешки и выброшено. Карла ни о чем не спрашивала. Она никогда не говорила, что эти вещи могли бы кому-то понадобиться, и не указывала на то, что целые упаковки консервов были не открыты. Когда Сильвия сказала, что, вместо того чтобы отвозить одежду в город, надо было сжечь ее прямо в мусоросжигателе, Карла не выказала никакого удивления.
Они вымыли духовку, отчистили буфеты, протерли стены и окна. Однажды Сильвия сидела в гостиной и просматривала письма с соболезнованиями. (Никакой груды бумаг и блокнотов, как это можно было ожидать от писателя, не осталось. Не было и незаконченных работ или неразборчивых черновиков. Несколько месяцев назад он сказал ей, что все выставил на продажу. И ничуть не жаль!) Южную стену дома занимали большие окна. Сильвия подняла голову, удивившись, что солнечный свет вдруг померк. Его закрыла тень Карлы, босоногой, с голыми руками на самом верху приставной лестницы, с решительным лицом в ореоле пышных завитков цвета одуванчика, слишком коротких, чтобы вплести их в косу. Она энергично брызгала на стекло и терла его. Увидев, что Сильвия смотрит на нее, она остановилась, взмахнула руками, как будто ее тянули назад, и сделала глупое лицо. Обе засмеялись. Сильвия почувствовала, что смех веселым потоком прошел сквозь нее. Она вернулась к письмам, а Карла продолжила уборку. Сильвия решила, что все эти слова, искренние или не очень, дань уважения или сожаления, должны последовать за овечьими шкурами и крекерами.
Услышав, что Карла убирает лестницу, услышав звук ее шагов на крыльце, она внезапно смутилась. Она сидела, наклонив голову, когда Карла вошла в комнату и прошла позади нее на кухню, чтобы поставить ведро с тряпкой под раковину. Карла порхала как бабочка, но все же на секунду задержалась, чтобы чмокнуть Сильвию в склоненную голову. А потом опять засвистела что-то свое.
Этот поцелуй засел у Сильвии в голове. Он ничего такого не значил. Он говорил: не грусти. Или: почти все готово. Он говорил о том, что они хорошие подруги, которые вместе прошли через тяжелые дни. А может быть, и о том, что солнце вышло. Об этом думала Карла, возвращаясь домой, к своим лошадям. Но для Сильвии поцелуй был точно прекрасный цветок,
Время от времени в ее классе ботаники появлялась девочка, чей ум, преданность, ужасное самомнение или же неподдельная страсть к дикой природе напоминала ей саму себя в юности. Эти девочки вились вокруг нее с немым обожанием, надеясь на какие-то близкие отношения, которые они в большинстве случаев не могли себе даже ясно представить, и действовали ей на нервы.
Карла была совсем на них не похожа. Если она и напоминала кого-то Сильвии, то тех девочек-старшеклассниц, которые хоть и были способными, но не блистали, не старались обскакать друг друга, радовались жизни и не слишком при этом шумели. Они были счастливы от природы.
— Я жила в одной крошечной деревушке с двумя старыми подругами. Туристические автобусы там так редко останавливались, что казалось, они просто заблудились. Туристы высыпали из них, оглядывались по сторонам и ничего не могли понять, потому что вокруг ничего не было. Там нечего было купить!
Сильвия рассказывала о Греции. Карла сидела в нескольких метрах от нее. Крупная, неловкая девушка наконец-то сидела здесь, в комнате, наполненной мыслями о ней. Она еле улыбалась, кивая невпопад.
— Поначалу, — продолжала Сильвия, — я тоже была в замешательстве. Было так жарко! И правду говорили о свете. Он восхитительный. А потом я разгадала, чем там надо заниматься. Было всего несколько обычных дел, но они заполняли весь день. Идешь за полмили, чтобы купить масла, а потом еще полмили в другую сторону, чтобы купить хлеба или вина, и это твое утро. Потом завтракаешь под деревьями, а после завтрака становится так жарко, что уже ничего делать нельзя, только запереть ставни, валяться на кровати и, может быть, читать. Сначала читаешь. А потом надоедает и это. Зачем читать? Потом замечаешь, что тени стали длинней, ты встаешь и идешь купаться.
— Ой, — прервала она саму себя. — Ой, я забыла.
Она вскочила и пошла за подарком, который привезла и о котором на самом деле не забывала. Она не хотела отдавать его Карле сразу, хотела дождаться подходящего момента и, пока рассказывала, все время думала, когда же ей заговорить о море и купании. И сказать так, как она теперь и сказала: «Купание напомнило мне о ней. Знаешь, ведь это маленькая копия той лошади, которую нашли в море. Гипс в бронзе. Ее достали только недавно. Предполагают, что она второго века до нашей эры».
Когда Карла пришла и стала оглядываться в поисках работы, Сильвия сказала:
— Сядь на минутку, я ни с кем не разговаривала с тех пор, как вернулась. Пожалуйста.
Карла присела на краешек стула, расставив ноги, засунув руки между коленями, и смотрела как-то уныло. Стараясь быть вежливой, она спросила:
— Как Греция?
И вот теперь она стояла с лошадью, обернутой в папиросную бумагу, которую она даже полностью не развернула.
— Говорят, что это скаковая лошадь, — сказала Сильвия, — делающая последний рывок, последнее усилие в скачке. Наездник тоже. Мальчик, ты видишь, он подстегивает лошадь из последних сил.
Она не сказала, что этот мальчик почему-то напомнил ей Карлу. Ему было всего лет десять-одиннадцать. Может быть, сила и грация его рук, держащих поводья, или морщинки на детском лобике, сосредоточенность и его полная отдача действу чем-то напоминали Карлу, моющую большие окна прошлой весной, ее сильные ноги в шортах, ее широкие плечи, ее удары по стеклу, и как она в шутку кривила лицо, приглашая или даже заставляя Сильвию засмеяться.
— Ну надо же, — сказала Карла, теперь добросовестно рассматривая маленькую фигурку из позеленевшей бронзы. — Спасибо большое.