Бегство из Эдема
Шрифт:
Ее ироническая улыбка стала грустной.
– Мне приятно думать, что мой отец меня видел, знал меня первые пять месяцев моей жизни… и последние пять месяцев своей. Когда я была маленькой, мне нравилось воображать, как папа берет меня на руки, улыбается и радуется своей маленькой дочурке. Мне казалось, что он не мог меня не любить, хотя и знал, что с моей помощью его заманили в ловушку.
Сара отступила на несколько шагов и снова села на качели.
– Ну вот, как видите, еще немного, и мы оба родились бы вне брака: разница составляет всего несколько месяцев. Жуткая мысль,
Она горько рассмеялась.
– Никому обо мне не рассказывайте, хорошо? Особенно Бену. Это уронит меня в его глазах. Он решит, что я недостойна носить имя «обыкновенной Сары Кокрейн».
Алексу тоже захотелось сесть. Он так и сделал: сел прямо на землю в своем вечернем костюме, свесив руки между колен и прислонившись спиной к стволу ивы.
– Зачем вы мне это рассказали?
– Чтобы вам стало легче.
Такое признание его ошеломило. Ему понадобилось время, чтобы это переварить.
– И больше никто об этом не знает?
– О господи, конечно, нет! Я думала, что унесу этот секрет с собой в могилу.
Листья ивы отбрасывали ажурную тень на бледный овал ее лица. «Наверное, это все из-за бровей», – подумал Алекс. Тонко выписанные, изящно изогнутые брови придавали ей царственно-невозмутимый вид. И еще строгий, неулыбчивый рот. Но он уже начал понимать, что душа этой женщины представляет собой сложную смесь искренности и скрытности, глубоко укоренившейся горечи, доброты и крайней недоверчивости.
– Как вам жилось в детстве? – спросил он вслух. – Вы были счастливы?
У нее еще будет время помучиться от беспокойства из-за опасной откровенности этого разговора, решила Сара, ну а пока она доставит себе удовольствие. Никто раньше не проявлял к ней такого участия. Как ни грустно, никто прежде не задавал ей этого вопроса прямо и открыто. Никто, даже Лорина.
Выяснилось, что ответить столь же прямо и открыто она не в состоянии.
– Моя мать была не слишком сильной личностью, – осторожно объяснила Сара. – Она чересчур поздно поняла, что ей вовсе не нравится быть герцогиней, но ей не хватило характера и силы воли, чтобы что-то предпринять на этот счет. Она была несчастна. Она…
– Пила.
– Вы уже об этом наслышаны!
– Простите, это было просто…
– Да ничего страшного. Сама не понимаю, чему тут удивляться.
Отношение Бена к ее «аристократическому» происхождению являло собой убийственную смесь презрения и невольной зависти; он испытывал нездоровое удовольствие, издеваясь над ее дворянским титулом, и в то же время вовсю использовал его, чтобы возвысить свое собственное положение в обществе. Герцогиня Сомервилл с самого начала стала излюбленной мишенью его публичных выпадов, и не только потому, что смеяться над ее слабостями было нетрудно, но главным образом потому, что это был самый легкий способ ранить Сару.
– Да, она пила. В наследство после смерти мужа ей достался лишь заросший лишайниками, разваливающийся на части старинный замок, который она по закону не имела права продать, да пятимесячный ребенок. Правда, ей позволили продать обстановку, и она этим воспользовалась. Распродала по частям все, что могла, и кое-как перебивалась на мизерное ежегодное
– И как же вам там жилось?
– Мне было…
Она не поддалась сочувствию, прозвучавшему в его глубоком, звучном голосе, и отвергла такие слова, как «одиноко», «страшно» или «тоскливо».
– Можно считать, что мне повезло, потому что отец в завещании отдельно оговорил весьма значительную сумму на мое образование. Матери не дозволялось прикасаться к этим деньгам, и, наверное, это сводило ее с ума. Это было очень предусмотрительно со стороны моего отца, вам так не кажется? Как бы то ни было, в детстве обо мне заботились гувернантки, а потом меня отсылали учиться в весьма дорогих закрытых частных школах, и все это продолжалось, пока мне не исполнилось шестнадцать. Так что не думайте, будто я сидела взаперти в полуразрушенном фамильном замке наедине с матерью и год за годом медленно сходила с ума вместе с ней.
На ее слабую попытку обратить все в шутку Алекс ответил лишь угрюмым взглядом.
– Вы были счастливы в пансионе?
Она встала с качелей, отошла на несколько шагов и лишь затем повернулась к нему лицом.
– Нет, разумеется, я не была счастлива. Я была одинока, бедна, как церковная мышь, и у меня почти не было друзей: мою застенчивость все принимали за высокомерие.
Алекс тоже поднялся и подошел к ней. В ночном воздухе далеко вокруг разливались звуки музыки. Китайские фонарики во дворе у Дейзи мигали в ветвях деревьев, как светлячки. Тонкое облако закрыло луну у них над головой, но она вырвалась на свободу и плеснула на землю серебром. Волосы Сары впитали этот бледный огонь и засветились, в ее глазах появилось кроткое сияние. В призрачном свете луны она казалась ему воздушным языческим божеством – манящим и недоступным, мраморно-холодным и в то же время живым.
– В чем дело? – тихо спросила она, неверно истолковав его взгляд. – Вы меня жалеете? Не стоит, уверяю вас.
– Потому что теперь вы счастливы? Бен вас спас, и теперь у вас есть все?
Алекс пожалел о своих словах, как только они сорвались с языка. Ее самообладание мгновенно испарилось, лицо в один миг утратило свою горделивую замкнутость, словно по нему смертельной косой прошло отчаяние. Алекс схватил ее за руки, стремясь удержать, не дать ей отвернуться.
– Простите, простите меня, я сморозил глупость. Дело вовсе не в жалости, я бы не посмел… Взгляните на себя, вы же…
Алекс прервал себя на полуслове, сообразив, что готов сморозить еще одну глупость.
– Я никогда не встречал женщины, похожей на вас. Ни у кого нет такой силы духа, такой доброты…
Сара попыталась отнять у него руки, и ему пришлось удержать их силой.
– Вы органически не способны ни на какое зло. Знаете, как редко это бывает?
Она рассмеялась коротким горестным смехом и снова попыталась высвободиться.
– Алекс, вы меня совсем не знаете! Вы понятия не имеете, о чем говорите.