Бегство в Россию
Шрифт:
— Я вообще-то поделился своими подозрениями с господином консулом.
— Поделились… — Нико задумчиво посмотрел на консула, тот вытянулся, руки по швам, заговорил по-русски, тяжелая челюсть его подпрыгивала, точно лязгала. Нико удрученно вздохнул. — Вы поделились, а он не поделился… Дорогой Джо, нам с вами надо думать и за себя, и за противника. Американские службы станут вас искать в Москве. А вы будете в Праге, где, как вы считаете, вам нечего делать. И они соответственно так же сочтут. Пока не убедятся, что в Союзе вас нет. Вот когда они угомонятся, тогда можно появиться и в
Рокочущий низкий голос выстраивал убедительную цепь логических заключений.
— За ваше здоровье! — заключил Нико.
— Чего за него пить, только портить, — сказал Джо. — Сколько, по-вашему, я должен просидеть в Праге?
— Водку пьют разом, — сказал Нико. — Ее опро-ки-ды-ва-ют! Поучитесь у Сергея Сергеевича. Прага – красивый город… Дорогой Джо, как вы думаете, мы для кого-то будем таскать каштаны из огня? Нет уж. — Он весело подмигнул и вдруг перешел на серьезный тон. — Мне товарищи рассказывали про ваше нетерпение. Будьте осторожны. Ваши земляки не постесняются.
И он рассказал с примерами, что американские агенты могут выкрасть, усыпить и доставить нужного им человека в Штаты на самолете, могут просто уничтожить – случайный укол в толпе, авария, угостят кофе, после которого инфаркт или паралич, техника у них отработана. Он не скрывал от Джо своей озабоченности, пугать не хотел, но и остеречь следовало, лучше знать “про наших оппонентов” правду. Что-то сказал он и консулу, и тут же в его руке очутился лист газеты “Фигаро” с заметкой, очерченной красным карандашом, о том, что полиция по ходатайству американского посольства ведет розыски исчезнувшего Джо Берта и допрашивает некую Терезу Рутли, которая подозревается…
Джо покраснел.
— Сволочи, какие сволочи! — Он выпил водку. — Надо телеграфировать.
— Никогда не делайте того, что сразу приходит в голову, — сказал Нико. — Они специально высвистывают вас.
— Но я должен что-то сделать.
Нико молча заходил взад-вперед пружинисто, голова пригнута, руки полусогнуты, как у боксера на ринге.
— Мы дадим телеграмму, только не отсюда, а из Марселя, — сказал он. — Честно говоря, боюсь, боюсь за вашу жизнь. И в Праге тоже. Прага – проходной двор. Но ничего, — он потер руки, — как говорят финны, и у старой лисы голова в кувшине может застрять!
Его нескрываемый азарт игрока и в то же время уверенность действовали успокаивающе. Он пил вино, густо мазал черной икрой сухарики, аппетитно хрустел ими, выяснял, знала ли Тереза, куда он отправился, и не могла ли догадаться из каких-то обмолвок… Была в нем привычная для Джо чисто американская свобода поведения, умение не отвлекаться, не упускать главного. Паспорт заготовлен, осталось вписать фамилию, все будет новое, и год рождения и место рождения, фамилию консул предложил Гендерсон, Джордж Гендерсон из ЮАР, Иоганнесбург.
— Видите, товарищи время не теряли, — примирительно сказал Нико. — Позаботились…
— Почему Иоганнесбург? — удивился Джо.
Сергей Сергеевич объяснил, что с ЮАР отношений нет, проверить будет трудно, вообще край света.
Фамилию Джо отверг. Не понравились ему и Торндайк и Парсонс, он хотел бы нечто поближе, например, Брук, Иосиф Брук.
Сергей Сергеевич
Нико отошел к камину, погрел руки перед огнем, не оборачиваясь проговорил:
— Лучше сделать, как просит Джо, чтобы ему удобно было.
Ночевал он на вилле. Перед сном долго рассматривал паспорт, привыкал. Некий Брук из ЮАР, тридцати лет, рожденный в Иоганнесбурге. Отец – Говард Брук, мать – Ивонна Брук. День рождения – 7 января. Где этот Иоганнесбург, Джо представлял смутно.
Все его прошлое смыто. Он перестал быть американцем, лишился американского гражданства. То есть как бы лишился, потому что внутри он американец, раз он родился в Америке, значит – на всю жизнь американец. Этот никому не ведомый Брук, непутевый сын никому не ведомых эмигрантов…
Синий, пахнувший луком передник матери, в который Джо утыкался мокрым от слез лицом, пальцы ее почесывали ему голову, зарывались в чащобу волос… Кофейник, коричневый, эмалированный, бренчал крышкой, отец надевал золоченые запонки, напевая глупую песенку про корову. У отца был длинный мундштук белой кости, часы, которые он то закладывал, то выкупал, на толстой серебряной цепочке… Ничего из той первой жизни, ни одной самой малости, он не взял с собой в новую жизнь… Даже жалкое шмотье, брошенное в его номере, и то было приобретено здесь, в Хельсинки. Единственный сувенир – оконное стекло с профилем Терезы, за которым он съездил в отель. Пришлось вынуть его из решетчатой рамы ножом – бумага не отклеивалась.
…В отель Джо вырвался со скандалом.
Согласно предписанию он должен был ночевать на вилле, дожидаясь, пока его отвезут в аэропорт. За номер в отеле рассчитаются без него и возьмут вещи по его записочке, где он сообщит, что уезжает в Данию. Если что-то надо в дорогу, купят в универмаге. Пусть даст список – рубашки, носки и прочие принадлежности. Короче, все было предусмотрено. Однако Джо хотел поехать в отель сам. Почему – не объяснял: нужно, и все. Сергей Сергеевич заявил, что это невозможно – по некоторым, мол, сведениям американское посольство в Хельсинки получило шифровку и наводит справки о Джо Берте по всем гостиницам. Не стоит рисковать. Тон становился все более жестким, но Джо упрямо твердил свое.
— Мы за вас отвечаем, — настаивал Сергей Сергеевич. — Мы вас не отпустим.
— Интересно, — сказал Джо, — как это не отпустите? Что же, вы меня силой держать будете? Тогда я ни в какую Прагу не полечу.
— Полетите.
— Посмотрим.
Гнев безрассудный, хмельной ударил ему в голову. Губы пересохли, он стиснул кулаки, готовый сопротивляться. Никто, однако, его не тронул.
Джо спустился по лестнице, надел плащ. Ни дежурный в холле, ни сторож у ворот его не остановили.